Лев Жданов - Наследие Грозного

– Хорошо, я подумаю… Наверное, соглашусь, – сказал Димитрий, сделав усилие над собой и видя, что пять пар зорких глаз впиваются в него.

А про себя, в душе, дал клятву: никогда Не исполнить этого, если бы даже теперь пришлось дать для виду обещание…

Много дней держали Димитрия в Самборе, как в почетном плену.

Скоро и невеста была ему найдена.

Панна Марина сразу пошла в атаку на неопытного Димитрия.

Он потерял голову от ее взглядов, рукопожатий, от ее постоянной близости…

Несколько свиданий в тишине немого, тенистого парка довершили быструю интригу…

Марина привела Димитрия к отцу и сказала:

– Царевич делает мне честь: просит моей руки. Что скажете, батюшка, и вы, и вся родня наша?

– Спросить недолго. А я – благословлю от души… Не сейчас, конечно… Немного погодя, когда у царевича Димитрия вырастет царская корона на голове… Не так ли?

Дело было быстро решено, и торг завершился.

Не довольствуясь словом, Димитрия заставили присягнуть при легате папском, при многих знатных панах.

Он внятно произнес свою клятву…

Но, хорошо усвоив уроки иезуитов, которые несколько недель уже заботились просветить его душу, – Димитрий буквально произнес, а потом написал по-польски следующее:

«Клянусь и обещаюсь, – если Бог допустит, когда я сяду на трон царей московских, предков моих, – дать за нашею царскою печатью на вечные времена грамоту супруге, царице нашей, Марине Мнишек, в полное владение область Новгородскую и Псковскую со всеми землями, принадлежащими к ним. А тестю нашему – Смоленск, тоже со всеми землями, и миллион злотых деньгами немедленно по вступлении в Москву. И в тех областях вольно ей, супруге нашей, царице Марине, исповедовать свою правую католическую веру и пускать ксендзов, храмы и часовни ставить и в Смоленской земле, а также по всей остальной земле Московской и во всех царствах, какие под нашей рукой. И если через год не введем католической веры в царстве нашем – вольна царица Марина от нас уйти и развод получить, алибо если пожелает, то еще один год потерпит. Два года всего. И в том клянусь и крест целую. Деметриус, царь».

Ликуют Мнишеки.

Даже не сразу внимание обратили, что не так говорил и писал Димитрий присягу, как было написано в ее проекте.

Там стояло: «Клянусь и обещаюсь, когда допустит Бог и сяду я на трон…»

А Димитрий, словно по ошибке, говорил и написал: «Клянусь и обещаюсь, е с л и допустит Бог, когда я сяду»… и т. д.

– Что это значит, яснейший царевич? Как будто иной смысл носит присяга, слово ваше царское? – задал ему даже вопрос отец Марины.

– В чем, вельможный пане? – с невинным видом задал, с своей стороны, вопрос Димитрий.

Полууспокоенный этим ясным, невинным лицом, Мнишек, словно мимоходом, заметил:

– Так тут что-то… Стилистика… Ошиблись вы просто, яснейший царевич… Ну да не беда!

Ликовал Димитрий! Теперь – он свободен от клятвы. Н е м о ж е т д о п у с т и т ь русский Бог до того, чтобы православную веру народ заменил католической!

И его душа чиста перед небом. Клятва дана так, что он может ее по-своему понимать и выполнить.

Получив такую запись, Мнишек и Вишневецкие в начале 1603 года в Краков, к королю повезли Димитрия. А раньше собрали там же всех русских дворян и простых людей, которые за это время приходили поклониться Димитрию и твердо повторяли, что узнают Иоаннова сына в этом порывистом, отважном юноше…

Отсюда же, из Самбора, были посланы Димитрием первые точные вести на Украину, к мятежным казакам.

Шляхтич Феликс, или по-польски – Сченсный, Свирский, литвин, – поехал посланцем на Дон, на Украину…

– Поезжай, Сченсный, вези счастье мое! – сказал ему Димитрий на прощанье.

И другие подсыльщики, запрятав грамоты Димитрия в подошвы лаптей, в дорожные посохи, в рваную одежду нищих, под видом которых они проникали в Московскую землю и дальше, до Украины, – все эти люди сеяли теперь полными горстями вести о Димитрии, семя возмущения против царя Бориса…

Немало дней в Кракове пришлось прождать Димитрию, пока паны и главные сановники католической церкви, с легатом Ранкони в качестве застрельщика, уговорили Жигимонта III принять царевича Димитрия Углицкого на частной аудиенции.

– У нас мир с Москвой, мир с Борисом, – отговаривался Жигимонт, – а я стану принимать явного врага царствующего там государя! Идет ли это? Достойно ли меня самого и всей Речи Посполитой?

– Благо народа – высший закон для государей! – ответил уклончиво, поговоркой, умный легат. – А польза для народа вашего несомненная получится из этого свидания. Будет оно неофициальное, как и все сношения вельмож наших с этим отважным юношей… За него – все: и реликвии, клейноды царские, которыми он владеет, приметы, наружность, которую признают живущие здесь москвичи и жители Углича… Он получает часто вести из Москвы, очень важные вести. Значит, и там у него сильные друзья… А держава Борисова слабеет день ото дня. Казаки идут на подмогу этому Димитрию. Свои его встретят, чуть он явится, с колокольным звоном. Мы имеем верные сведения о том… Только военные рати Бориса немного будут помехой. Но и то, надо думать, ненадолго. Словом, это – будущий царь московский… Надолго, нет ли, сказать сейчас нельзя. Но он им будет! Здесь и там все этого желают… И он годится в цари… Лучшего – создать нельзя было… Молод, решителен… Умен и – гибок, когда надо… Теперь он гнется в пользу Речи Посполитой. Но если Речь Посполитая ему не поможет… За что же он станет платить или давать что-либо? Он захочет взять… А Стефан Баторий, в его годы, был именно таким, каков сейчас наш гость из Московии, Димитрий, князь Углицкий. Я это говорю вам, ваше крулевское величество.