Сергей Галикин - Красное каление. Том третий. Час Волкодава

-И… И много они тебе насовали? – саркастически усмехнулся Распекаев, уже явно пребывая в предвкушении сытного обеда.

-На ведро «Пильзнера» вполне хватит. Это пиво такое.

-Так идем, идем немедля, друг мой Володя!

Распекаев чуть задержался перед входом, медленно читая название заведения. На небольшой вывеске, расположенной прямо над низким, но довольно широким входом строгими черными буквами было написано «Густав Кемпке и сын. Самое свежее пиво из Баварии». Давно некрашеная синяя деревянная дверь состояла из двух половинок и на одной из них было расколото стекло.

Владимир, усаживаясь за дальний столик, уже что-то говорил чистенькому, в белоснежном колпаке и такой же белоснежной форменной куртке кельнеру с явно проглядывающей сквозь фигуру выправкой военного.

-У них то же… Сам понимаешь. Такую армию разогнать. Тут и бывшие майоры Рейхсвера улицы метут.

-И все, небось, страшно радуются Версальскому договору, – пошутил, улыбнувшись впервые за день, Распекаев, – ну так радуются, что спят и видят себя в Париже!

-К пиву вяленой рейнской рыбки возьмем? Или господа русские офицеры желают сосиски: ганноверские, саксонские, любительские? – невинно улыбаясь, с легким тюрингским акцентом неожиданно парировал немец.

-Эге! Рыбак рыбака видит издалека!– по-русски рассмеялся Крестинский и продолжил уже по-немецки:

-Принеси-ка нам, братец, рыбки вяленной, да пожирнее!

-Не видел Книппер с двенадцатого года, – Распекаев с блестящими глазами разглядывал цветные гобелены между окнами, – эх, хороша, даже в трауре… Может, нанесем визит как-нибудь? Чужбина сближает…

-Э-э, брат, да ты устарел. Не жалует она теперь наших-то. Мы битые, вот что. Не герои. Мы теперь таким как она давно неинтересны стали.

Пивная была полупуста, только за столиком поближе к стойке сидела престарелая пара бюргеров. Они молча тянули пиво, изредка косясь в сторону веселых посетителей, не скрываясь говорящих по-русски.

Порядком захмелевший Распекаев вдруг посуровел, огляделся вокруг и тихо спросил:

-А ты помнишь, Володя…. Вот всегда тебя хотел спросить… Когда там, на болоте, перед своим самоубийством, тебя наш Самсоныч отвел в сторонку, в лес, что там было… дальше?

Владимир задумался, его лицо окрасилось состраданием. Заговорил тихо, глядя куда-то поверх друга:

– Он несколько десятков метров шел, шатаясь по тропинке, задыхался, хрипел, мучаясь от своей астмы, а потом присел под дерево, вытер со лба пот и, достав револьвер, сказал:

-Все, капитан, я… ухожу. Прошу Вас, передайте жене и детям, как я погиб. Борьба дальше не имеет смысла. Царь – дурак, мальчишка. Порядок в стране и армии не навел, а в большую драку ввязался. Погубит и себя, и Империю и миллионы русского народа. А я… не могу больше. Наш солдат воюет храбро. Кладет голову, не думая. Но наш царь и наш штабной генерал есть угробитель солдата.

-Так и сказал?

-Да, так и сказал. Угробитель! Перекрестился. И вдруг выстрелил себе в рот. Я… ничего не успел. Ну, а хоронили мы его на следующий день, найдя приметное место. Его потом жена…, вдова забрала оттуда.

Установилась тишина. За столиком напротив очкастая семейная пара, потупив глаза, медленно тянула пиво из больших бокалов. За столик подальше, пыхтя, как паровоз, грузно усаживался толстый красномордый тип в сопровождении бледного юноши в ярких полосатых гетрах на полных икрах ног. Толстяк, заметив любопытный взгляд Бориса, недовольно фыркнул и отвернулся, обиженно поджав толстые губы.

-Странная парочка. На деда с внуком непохожи, а впрочем, – Распекаев пожал плечами и вопросительно взглянул на друга. Тот качнул головой, нахмурился:

-Идем на балкон, покурим.

Массивный деревянный балкон нависал над мостовой в тени громадного дерева и был пока пуст. Внизу в предвечерней суете улицы прогуливались горожане: женщины в кокетливых шляпках, но строгих жакетах и плессированных юбках ниже колена, некоторые в сильно приталенных легких пальто. Мужчины в серых и черных пиджаках с короткими рукавами и таких же серых кепи и с неизменной тростью в левой руке. Некоторые останавливались вокруг небольшого столика прямо под самым балконом. Крестинский заметил, как Борис с любопытством рассматривает толпу внизу.

-Там то же пиво продают, на вынос. Десять пфеннингов за маленький бумажный стаканчик, очень дешево. Газета и то стоит двадцать. Ты вот что, Боря… Мы не в Ростове на набережной. Старайся ни на кого не смотреть, тут тебе не наш кабак. А эти двое… Как тебе сказать, дело-то обычное. Эти вьюноши, они легкого поведения. На Александерплатцт их сколько хочешь, день и ночь стоят, ждут клиента. Тот толстый, по всей видимости, богатый генерал или полковник в отставке. В Берлине любят толстяков и тут внушительный вес воспринимается как признак доброго характера и веселого настроения. А гомосексуалисты тут пока никого не волнуют, кроме нацистов. Те, – Владимир чуть улыбнулся и приподнял указательный палец, – грозятся их всех немедленно перевешать. Чистота нации превыше всего!