Сергей Галикин - Красное каление. Том второй. Может крылья сложишь

Закоченевшая рука артиллериста все не разжималась, намертво вцепившись в ружейное цевье. Оглянувшись, Ольга с ужасом увидела волчицу уже совсем близко. Ее рот оскалился, обнажив ряды крупных желтых зубов, голубоватый загривок вздыбился, она присела, перебирая передними громадными лапами и готовясь к прыжку. И тогда Ольга, машинально передернув затвор и ухватив карабин своей ладонью повыше ладони мертвеца, нажала на спусковой крючок.

Выстрел гулким эхом ушел в ночное небо. Множество теней с визгом метнулось в разные стороны, растворяясь в темени. Исчезла и волчица.

Ольга, наконец, высвободила оружие. Выведенная из окоченения рука артиллериста безвольно опустилась в снег. В магазине карабина оказался еще один патрон, последний. Но осмотревшись, поодаль Ольга увидела винтовку с примкнутым штыком, воткнутую в такой же белый бугорок. Она разгребла снег и сняла с ремня убитого два подсумка с патронами, тут же коченеющими пальцами зарядила магазин карабина. Тревожно оглядываясь, поминутно крестясь и шепча одними губами упокойную, держа оружие на весу, пошла дальше, стараясь поскорей покинуть это скорбное место.

Ноги окоченели уже до лодыжек. Как ни закутывалась, а холод пробирал до костей. Выбиваясь из сил, шла и шла, понимая, что если упадет, то уже не будет сил подняться. Карабин на спине становился все тяжелее и тяжелее.

Ветер усилился и по голубой равнине степи потянулась робкая предзоревая поземка. Силы уже совсем оставляли ее, когда впереди едва различимо затемнелся вроде как стог.

Возблагодарив Богородицу за столь неожиданное спасение, поминутно оглядываясь, вырыла слабеющими руками себе кубло, вползла в него, чуть пригревшись, забросала себя преловатой соломой, оставив лишь небольшую щелку для обзора. Передернула затвор, карабин положила по правую руку. Пахло мышами и сухой гнилью. Тепло лениво стало растекаться по ее жилам, веки сами сомкнулись и Ольга впала в глубокое забытье.

Метель, завывая, разбиралась снаружи ее убежища, но во власти глубокого сна она уже ничего не слышала. Она парила над блестящей белой равниной, не ощущая себя, свое тело, и не дыша… Потом все перевернулось, все запестрело и засвистало тысячами птичьих голосов и благодатное томное тепло побежало по жилам, елеем растекаясь по ее уставшему телу…

…Она увидела себя идущей по усыпанной душистым разноцветьем поляне, под ее босыми ногами текут тонкие голубые ручейки, а вода в них чистая-пречистая. Ольга смеется и на душе у нее легко-легко. Вокруг розовые холмы, так же усыпанные никогда не виданными ею огромными цветами. За спиной у нее темно-лиловая низкая туча, а впереди – зовущее ее нежно-голубое сияние. В этом сиянии все идут и идут мимо нее и куда-то в неведомую даль много-много тоже совсем белых, как присыпанных молодым снегом, солдат и офицеров, ровно колышутся их стройные ряды, пропадая в туманной дымке. Вот один из них вышел из строя и легкими жестами машет ей, словно зовет к себе. Всмотревшись, вздрогнув, видит она в нем до боли знакомые отцовские черты… Она идет, все быстрее, быстрее – туда, к родному человеку, не оборачиваясь и ей так хорошо! Так легко!.. И вот видит она перед собою всего в трех шагах идет рядышком высокий и седой, как лунь, старик и с радостью узнает Ольга в нем старого Игната. И хочется ей броситься к нему, обнять своего прошлогоднего спасителя, да только делает она шажок-другой, а старик отдаляется. Она ускоряет шаг – старик еще быстрее удаляется… Он медленно поворачивается, на его белом-белом лице блуждает добрая и так ей знакомая улыбка. И Ольга явственно слышит такой знакомый голос старого Игната, но гулкий, идущий как-бы из глубокого бездонного колодца:

-Доброго тебе здоровьечка, душечка моя! Иди дальше, душечка, иди – и придешь! А тебе и вот – ему рано еще сюда! Ой, как рано, родненькая ты моя! Рано… Рано… Рано…,– стихает, удаляясь, пропадая в темных глубинах колодца, голос старого Игната.

Ольга поворачивает голову, опускает глаза и видит в своей ладони маленькую теплую ладошку мальчика, совсем голенького, который идет с ней рядом, беззубо улыбаясь чистой светлой улыбкою и быстро перебирая по теплой изумрудной траве пухлыми босыми ножками.

И по ее груди разливается истомою такое тепло, такая благодать…

Она подымает голову, нетерпеливо протягивает руку… А вокруг уже и нет никого, только чуть колышется немая белая-белая, такая пустая и бескрайняя равнина. Откуда-то издалека, с неба, едва слышится ей уже другой, совсем незнакомый голос: