Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Неужели теперь, вот сейчас человек, произнёсший эти славные слова и сам себя обрёкший на крайнюю опасность, лишит меня чести быть с ним рядом?

— Кавелин, — наконец произнёс Николай, — поручаю тебе попечение над моим семейством.

Горячая волна счастья охватила Василия: он не мог поступить иначе по отношению ко мне, ведь я сегодня спас его от увечья, а может, и гибели.

Послышалось ещё несколько ружейных хлопков со стороны Сената, и всадник, спешившись, прокричал:

— Ваше величество... там, на площади, убит... смертельно ранен генерал-губернатор... граф Милорадович!

Спазмы сдавили горло Василия: Господи, Михаила Андреевича, героя двенадцатого года, храбрейшего из храбрых, да за что?.. И кто же, кто они там, поднявшие руку на власть, отвергающие существующий порядок, стремящиеся на злобе, на крови утвердить кажущиеся им законными добродетель и правду?

Последнее слово пронзило остро, будто тот гвоздь у Исаакия. Да, и я когда-то клялся не щадить себя в борьбе за правду. Этот призыв «За правду!» в наши юные годы мы, молодые офицеры, только надевшие погоны, выгравировали на клинках своих шпаг. Но разве когда-либо давали клятву обагрить священную сталь кровью даже тех, кто попирал справедливость, был нашим непримиримым врагом? И мои давние друзья, с кем я вступал в юношеское общество, а затем и в общество военное, братья Муравьёвы, братья Апостолы, разве они могли бы так — в сердце, навылет, насмерть, как закоренелые преступники, как презренные исчадия ада?

От кого он слышал эти слова, начисто отрицающие насилие в достижении самых, казалось бы, праведных форм правления? Никита Муравьёв или Сергей Муравьёв-Апостол это когда-то произнесли? А может, здесь, в Петербурге, говорили об этом братья Бестужевы, Кондратий Рылеев?

Слава Богу, что Александр Муравьёв, когда-то основатель целых двух тайных обществ, как и он, Василий Перовский, давно отошёл от сих заговорщицких устремлений. Александра Муравьёва, кажется, сейчас нет в столице. На счастье, нет в Петербурге и братьев Муравьёвых-Апостолов, хорошо, если бы не было и других, коротко ему знакомых.

Нет, те, кого он близко знал, с кем пылко мечтал о торжестве правды и справедливости, не выкажут себя презренными заговорщиками и преступниками, посягающими на законные государственные установления. Вот же сам нынешний император показал истинно незабываемое, истинно благородное отношение к священному праву на высшую власть. То было вдень, когда получилось известие о кончине Александра. Великий князь, зная, что существует отречение следующего по старшинству брата императора, Константина, и что, по закону, он может являться наследником престола, тем не менее не принял этой власти.

Василий в тот день видел, как великий князь, стоя во дворцовой церкви, потребовал у духовника присяжный лист и, проглатывая слёзы, преодолевая рыдания, почти один, без приличествующих этой минуте свидетелей и без увлекающего душу людского одобрения, произнёс клятву старшему брату.

История в основе своей — летопись властолюбия. Приобретение власти, сохранение её — вот главные события исторические. Все жаждут права быть над другими именем патриотизма, любви к человечеству, именем высшего блага для народа. Подлинное же название этой жажды — своекорыстие. И всякие средства — обман, клевета, измена, хищничество, междоусобица, мятеж — кажутся позволенными для приобретения такого великого блага. Здесь же — чистое, бескорыстное отвержение власти, полнейшее исключение даже малого намёка на соперничество и борьбу за своё право на главенство.

Император занял трон лишь тогда, когда Константин ещё раз категорически отказался от престола, и Николаю Павловичу ничего не оставалось, как воспринять власть, чтобы теперь её до конца отстаивать и защищать...

А площади всё ещё шумели, и не было конца разбушевавшейся стихии.

Чем же можно было её укротить? Против вышедших из повиновения войск — войска верные. И против безответственного, братоубийственного огня — одно лишь превосходство в силах и твёрдость. Ничего нельзя построить на крови, ибо насилие неминуемо приведёт к ещё более горшему насилию. Это знает он, полковник Перовский, с юных лет смотревший смерти в лицо и испытавший на себе, как бесценна, как дорога человеческая жизнь.

— Скоро сумерки. Полагаю стянуть вокруг Петровской, Исаакиевской и Адмиралтейской площадей верные мне войска, — произносит Николай, обращаясь к обступившим его генералам. — Прикажите дать команды... А ты, Перовский, скачи к кавалергардам и передай Алексею Орлову: конную гвардию ко мне!