Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Наверное, всё, что говорил дядя, было правильным, выстраданным им, ставшим делом его жизни. Но являлся ли его путь единственной стезей служения отечеству? Когда-то и Василий, и Лев Перовские принадлежали к военному обществу — одному из первых тайных объединений, в которых зародились идеи, приведшие их тогдашних товарищей под картечь на Петровскую площадь. Почему братья оказались по другую сторону в тот роковой день?

Не потому ли, что ещё до восстания они были уже при дворе, рядом с царём, и знали: не перешибить? На их глазах рухнул декабризм — один из путей к свободе. Но самый ли верный и достижимый? Не вернее ли другой — каждому стремиться стать свободным в условиях несвободы?

А может, их вела и другая мысль: тайное общество — не ход. Тайна и останется тайной, поскольку ты, боясь себя обнаружить, станешь скрывать образ своих мыслей перед друзьями, перед обществом, перед тем же государем. И что проку, если обо всём — лишь между собою? Правду надо передавать тому, кто всеми управляет. Правду надо говорить царю. И чем эта правда горше — тем необходимее ему о ней говорить. Но для сего надо самому стать внутренне свободным и независимым, чтобы не выгоду свою искать — преследовать пользу отечеству.

Должно быть, так выстроили свои линии жизни братья Перовские, размышлял сейчас Толстой. Но разве и он не преследует тех же высоких и благородных целей? Он лишь не желает, чтобы где следует — хитростью, где необходимо — осторожно мимо подводных камней и скрытых опасностей. Он хочет так, как умеет, как велит ему сердце — по-рыцарски прямо.

И всё же у него иной род служения — искусство, что бы ни говорили о его личных качествах государь и другие, даже самые близкие ему, люди.

А может, и он всё же способен принести пользу тем, кого, например, притесняют за раскольничью веру?

Далее Курска, если бы лёг снег, ничего лучше, практичнее санного пути и нельзя было вообразить.

Но, несмотря на декабрь, снег здесь ещё не выпадал, и до самого Кременчуга — считай, вёрст на пятьсот — лежала непролазная топь.

— Ваше сиятельство, куды ж в такую непролазь? — кручинились ямщики. — Да, знать, дело ваше важнеющее, если неделю-другую не можно вам переждать.

А пережидать было никак нельзя даже ни дня, ни часа — в Крыму умирал дядя Василий Алексеевич.

Тяжёлым — горше не придумаешь — выдался для Толстого последний год: 10 ноября прошлого, 1856 года умер дядя Лев Алексеевич, 2 июня нынешнего скончалась матушка, и вот, знать, впереди могила ещё одного родного человека.

У гроба матери он провёл целую ночь. И не один, вместе с отцом Константином Петровичем.

Так уж случилось: Анна Алексеевна, порвав с мужем, навсегда уехала от него, и сын более не встречался с отцом.

С дядей, братом отца, талантливейшим художником-модельером Фёдором Петровичем, он сохранит родственные связи, и они станут добрыми друзьями. Но не так с отцом. Видимо, тут сказалась воля властной матушки. Однако у её гроба и произошло свидание с родителем, уже дряхлым, тоже заканчивавшим, увы, свой земной путь.

Теперь зовёт дядя, любимый дядя Василий, самая последняя связь с родной кровью.

Проскочили Николаев, дальше пошёл сносный, сухой путь, а уже к Симферополю и от него к морю экипаж летел птицей, как только позволял горный серпантин.

Вокруг стояли деревья, почти сплошь зелёные, кусты, покрытые цветами, а морская гладь, мелькавшая внизу, среди скал, сверкала на солнце изумрудом. И казалось невероятным, что где-то здесь, среди этой пышной природы, угасает некогда сильная и могучая человеческая жизнь.

Высокий и стройный кипарис за окном был почти сплошь покрыт молодыми, только что созревшими шишками и потому выглядел очень браво и нарядно. Как солдат-новобранец, подумал Василий Алексеевич.

Дом, в котором он лежал, был дворец графа Михаила Семёновича Воронцова, построенный сразу как бы в двух стилях. Фасад, обращённый к морю, с башенками-минаретами и причудливой резьбой у входа напоминал роскошную обитель какого-нибудь восточного султана. Другая же, обратная сторона была стилизованной копией древних шотландских замков.

Новороссийский генерал-губернатор Воронцов ранние свои годы провёл с отцом в Англии, впитал в себя, что называется, дух Альбиона и потому всю жизнь не мог с ним расстаться. Восточный же облик парадной стороне своей летней обители граф придал, вероятно, затем, чтобы напоминать о собственной власти в Таврическом крае, у самого Чёрного моря.