Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Узнав об этом от самого же Алексея Фёдоровича, Толстой опешил — с его стороны это подлог, который немедленно раскроется! Не думал он, что канцелярская машина, ржавая, малоподвижная, вдруг проявит такую прыть. Но мёртвой и ржавой, готовой похоронить любую дельную и важную бумагу, она могла быть во всех иных случаях, но не тогда, когда дело касалось самых влиятельных особ и их просьб. Тут уж — по всем инстанциям, навытяжку, с умилением и рабским почтением: «Так точно!.. Ваше повеление исполнено!..»

Конечно, поступок Толстого выглядел весьма нелестно, но разве то, что сотворили с русским литератором, упрятав его сначала в каталажку, потом в ссылку, было высокоморально, нравственно и честно? Впрочем, его, смело поступившего во имя высшей справедливости, пока никто ещё не обвинял, и надо было действовать, чтобы письмо не ушло к адресату. Для этого следовало не мешкая идти к Дубельту.

Дубельт слыл человеком Бенкендорфа, унаследовавшим вероломство и мстительность своего наставника. Когда-то он, как и братья Лев и Василий Перовские, попал в алфавит лиц, прикосновенных к четырнадцатому декабря. Но если со временем о том уже многие забыли, то сам Дубельт помнил, что действительно принадлежал к членам масонской ложи «Соединённых славян» в Киеве, числившейся тайным обществом.

Он об этом помнил, да ещё как! Когда ещё в 1816 году Леонтий Васильевич узнал, что его участие в ложе раскрыто лицом, служившим в одном с ним полку, он, штаб-офицер, стал всячески то лицо преследовать. А уж затем так ревностно сам начал выкорчёвывать революционную заразу, что опережал в рвении даже Бенкендорфа.

В Петербурге говорили, как в 1847 году, когда на Украине было раскрыто Кирилло-Мефодиевское славянское братство, члены которого всего-навсего мечтали лишь о процветании славянских культур, он, сам в прошлом член более опасной организации, из кожи вон лез, чтобы доказать свою преданность престолу, и из мухи сделал слона.

Император тогда болел, и Леонтий Васильевич, всецело взяв дело в свои руки, нарисовал перед наследником ужасающую картину заговора. Одного из кирилломефодиевцев, бывшего крепостного, а тогда вольноотпущенного, только недавно окончившего Академию художеств живописца и преподавателя Киевского университета Шевченко Тараса Григорьева он допрашивал лично. В ход шли угрозы пытками, самые площадные слова и надругательства. В конце же, обозвав арестованного извергом рода человеческого, генерал плюнул ему в лицо и тут же, как делал это Бенкендорф, брезгливо вытер пальцы шёлковым платком.

Два года назад не кто иной, как генерал Перовский, вновь напомнил Леонтию Васильевичу о судьбе Шевченко. Дело в том, что отправленный в ссылку рядовым оренбургских линейных батальонов Шевченко служил, по отзывам начальства, отменно — и не настало ли время изменить его судьбу? Предлог у Перовского был вроде бы служебный — генерал готовился после длительного перерыва снова принять командование Оренбургским отдельным корпусом и вступить в права генерал-губернатора сего обширного края. К тому же Василий Алексеевич обращался к Леонтию Васильевичу как бы и на правах давнего сослуживца по войне двенадцатого года — так сказать, как ветеран к ветерану.

«Зная, как у Вас мало времени, — писал Перовский, — я не намерен докучать Вам личными объяснениями и потому, прилагая при сем записку об одном деле, прошу покорнейше Ваше превосходительство прочесть её в свободную минуту, а потом уведомить меня: можно ли что-либо, по Вашему мнению, предпринять в облегчении участи Шевченко?»

Приложенная записка содержала рекомендацию отлично несущему службу рядовому и была заверена подписью командующего Оренбургским корпусом. Упоминался в записке и другой, для чутких людей важный мотив: Шевченко около сорока лет и он весьма слабого и ненадёжного сложения...

Ответ от Дубельта Перовскому был такой: «Вследствие записки Вашего превосходительства... я счёл обязанностью доложить г-ну генерал-адъютанту графу Орлову... Его сиятельство... изволили отозваться, что, при всём искреннем желании сделать в настоящем случае угодное Вашему высокопревосходительству, полагает рановременным входить со всеподданнейшим докладом...»

Граф Толстой, Дубельт знал, был племянником генерала Перовского, чью просьбу он не нашёл возможным удовлетворить, однако же племянник этот — ближайший друг наследника престола. По какому же такому случаю ко мне?

Леонтий Васильевич даже ножкою шаркнул: