Николай Боровой - ВНАЧАЛЕ БЫЛА ЛЮБОВЬ. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том II Часть III и IV (Главы I-XI)

…Впрочем, он не может пока особенно на что-то сетовать и вполне доволен должностью и тем, что поддался уговорам. Особенной работы пока нет, как уже сказано, приходится больше ее изображать, нежели делать. В Варшаве ощущаются «колебания воздуха», но в Кракове пока всё спокойно и подполье, если сорганизуется, активно проявит себя здесь не скоро, а он уже выстраивает изнанку краковской жизни так, что бы этого не случилось. Он держит руку на пульсе, он стряхнул пыль с сети бывших осведомителей польской полиции, он выстраивает работу учреждений так, чтобы происходящее в них было максимально прозрачным и любые «колебания» и «движения» можно было отследить – это на самом деле не так сложно, если ты умеешь делать свою работу, есть куча административных и кадровых приемов, наконец – у него самые разные источники информации, и согласно им царит мертвая тишина. Арест профессоров, закрытие университетов и гимназий, политика внесудебных ликвидаций или псевдосудебных расправ, все прочие вещи за этот короткий срок очевидно указали полякам на участь, которая их ожидает, и что? А ничего. Никаких попыток организовать активное сопротивление. Они смотрят, как исчезают их соседи и священники, как у них отбирают остатки национального достоинства, и никакого внятного брожения, не то что попытки сопротивляться. Самое забавное, что демарш и брожение исходили в эти месяцы именно от арестованных профессоров, от очкатых клопов-интеллигентов, но вовсе не от осевших на нелегальном положении военных и осколков чиновничества, а значит – политика интеллектуальной и духовной «кастрации» поляков, нейтрализации интеллигенции, по истине верна и мудра. А если попыток активного сопротивления не произошло сразу – на остатках недавно работавших структур, во власти еще живого ощущения собственной независимой страны, на волне стыда за поражение и ненависти к ним, немцам, когда не сложно вовлечь в работу и организовать на рискованные акции массу людей, то возникнут ли они? А ведь это, если попытаться мыслить с их позиций, так важно – показать населению конкретными мерами, что польская власть осталась и поляки будут бороться, поддерживать таким образом веру и надежду на то, что «освобождение» возможно! Значит – они сломлены пережитой катастрофой и нет как раз именно ощущения этой надежды, возможности что-то изменить, и конечно – по справедливости нет. Ему даже интересно – что же еще должно произойти, чтобы ненависть и стыд в душах врагов стали решимостью действовать и повиновением тому, кто способен на дело и сопротивление организовать? Да посмотрите на поляков – им вполне хорошо под тяжелым сапогом и совершенным немецким порядком, они рады, если пока есть работа и какая-то безопасность, живут их маленькими жизнями и счастливы, что в карательные списки включают соседей, а не их самих. Он может быть снова ошибается, но не поляки сделают большие проблемы Великой Германии в ее планах и много времени пройдет, прежде чем возникнет опасность активного сопротивления с их стороны. Отправляясь в кампанию, офицеры СС и СД были уверены, что привести местное население к покорности после разгрома потребует гораздо больших хлопот и усилий, вот ей-богу, и были готовы к гораздо худшему. Угроза немедленного начала всеобщего активного сопротивления оценивалась – учитывая исторически сложившиеся национальные и имперские претензии поляков – настолько высоко, что именно это и породило идею беспрецедентно жестокими мерами задавить возможность такого сопротивления в корне, основе. Отсюда та политика репрессий против интеллигенции, внесудебных ликвидаций или бессрочного заключения в концлагерь, то есть духовной и интеллектуальной «кастрации» поляков (генерал-губернатор так назвал это на заседании неделю назад, и всем очень понравилось), которую он и службы генерал-губернаторства в целом сейчас активно воплощают в жизнь, которая была опробована в осуществленной им акции 6 ноября. И что? А ничего, как уже сказано. Цели достигнуты – паны залезли под лавки, подполье, если оно какое-то и оставлено перед подписанием капитуляции и бегством, затаилось в последней глубине и никаких активных действий в ближайшее время, он уверен, не планируется. А значит – наведением ужаса, безжалостно жестокими и в этом последовательными мерами, вправду возможно привести к полному подчинению, по крайней мере – поляков и на данный момент. И именно в этом состоит высшая политическая мудрость и истина, а не в осторожности и умеренности. И значит – он был не прав. И должен многому учиться. Он признает. Основная работа пока – выстраивание агентурной сети, организация общего порядка, вербовка сотрудничающих… И еще – осуществление по старому методу «тихих исчезновений и ликвидаций», превращаемых генерал-губернатором сейчас в настоящую, с долгим заделом политику: тут есть чуть больше забот, это требует достаточно плотных усилий… Подвалы в здании на Поморской полны и ему приходится самому пару раз в день туда спускаться… впрочем, он смеется в мыслях, пока укладывается в обычный рабочий день! И у него, счастье, достаточно умные, цепко и на лету схватывающие дело, исполнительные секретари и унтеры, «замами» и начальниками отделов он тоже доволен. Дело делать легко и в радость, когда соратники и подчиненные не просто имеют опыт и знают, чем занимаются, а еще как и ты сам – до конца преданы общему делу и долгу, рьяны в службе, поймут с полуслова и в точности выполнят приказ. Во всем этом сплочены. Репрессии и «чистка» интеллигенции, потенциально опасных – политика с заделом, начавшаяся с организованной им акции. Он иногда даже не может понять до конца, что с блеском провернутое им дело, далеко не самое масштабное из бывших, стало историческим событием и началом еще большего, целой политики, в которой будут перемолоты тысячи, многие тысячи. Что он, провинциальный «гестаповский» служака, пусть даже талантливый и вдохновенный в деле, подчас похожий в выполнении приказа на художника, который рисует полотно реальных событий и обстоятельств, смертей и краха чьих-нибудь судеб, в акции 6 ноября вышел на совершенно иной, невообразимый уровень. Стал исторической персоной, которая существует для Фюрера как пример служения долгу и качеств настоящего немца. Блестяще выполнил долг, заманил очкатых клопов как детей в западню, отправил их гнить в концлагере и так – вошел в историю. Стал легендарной, исторической персоной, руками которой состоялось славное и такое же легендарное, обреченное остаться в веках дело! Да-да – он не боится высоких слов и не стесняется произносить это в мыслях, ибо такова правда. До сих пор не укладывающаяся до конца в уме. Он только еще раз поражается, какие же огромные, невероятные и в большинстве случаев недосягаемые возможности, открывает подчас перед людьми долга, верными сынами нации и солдатами Фюрера служба! Их служба требует беззаветной преданности, готовности подчиняться и исполнять долг любой ценой, рьяно и не жалея себя, проявляя недюжинное вдохновение, искать к этому наилучшие пути, наконец – если будет нужно и настанет такой момент, отдать во имя долга и дела нации жизнь. Она велика именно тем, что бесконечное требует и обязывает к жертве, а вознаграждает, осязаемо дает взамен мало, оставляет лишь нравственное удовлетворение от преданности долгу и великим, значимым для всех целям. Однако, случается и так, что именно беззаветно преданным ей и долгу детям нации, о награде не думавшим или как он – даже позволявшим положенную по праву награду у себя отнять, она дарит награду, вышей которой нет: войти славными делами в историю и быть в мыслях Фюрера. Очкатые клопы, среди которых были и евреи (тем из концлагеря не выйти ни в жизнь), годами горбились и сидели над столами и книгами, теряли зрение и что-то там писали, рождали… завоевывали себе имя. А он вошел в историю одним махом, просто сумев талантливо выполнить долг, обвести их вокруг пальца, сгрести в фургоны и обречь на положенную судьбу. Талантом воли, действия и преданности долгу – единственным настоящим талантом, великим и нравственным, он убежден. Он и был тогда их Судьбой. И именно этим и сделал себе легендарное, историческое имя. Оставаясь при этом скромным провинциальным служакой и офицером СС среднего чина. И возможность этого ему дала их великая, требующая преданности и беспрекословного подчинения, таланта воли и действия Служба. Делу нации, Фюреру, долгу. Великой стране. Тысячи таких же клопов и прочих – шляхта, отставные офицеры и слишком наглый клир, точно так же будут обречены теперь отправиться в концлагерь или вообще сгинуть. Многие тысячи, многие. Это и происходит собственно, уже. В том числе – его руками и при его, любящего делать дело лицом к лицу и с максимальным эффектом, непосредственном участии. Подполья нет и в ближайшее время не будет, по крайней мере – так, чтобы оное можно было ощутить, начав принимать соответствующие, предписанные и строго востребованные службой меры. А он всё равно превращает туши в подвалах на Поморской в фарш, стремясь выудить хоть какую-то информацию или удачей нащупать ниточки и концы, пускай малые. В надежде на это. Просто стараясь до конца убедиться и удостовериться, что «тишина» под покровом краковской жизни ему не кажется, он ничего не упустил и непосредственной угрозы акций и вреда подполья нет. Он в этом мастер, ас. Это правда. Он вообще долг, службу и работу знает, исполнять блестяще и с душой, преданностью и чувством ответственности умеет, оттого так и ценим. Это тоже правда. Однако, все эти события, означающие начало серьезной политики, больше головная боль прокуроров, оставшихся от Польши судей да еще присланных специально для этого «бонз» партии и СС из Берлина. И сегодня, и далее. Службы и ведомства его, Бруно Мюллера, начальника обеих столичных полиций, это касается, но не целиком. «Опасный элемент» будут проводить через скорые суды или внесудебные казни, тайные ликвидации, на нем лишь арест и приговор, то есть вопреки кажимости – возня вовсе не такая уж большая. Основная его работа – подполье, сопротивление, предатели, с ворохом же обычных полицейских задач прекрасно справляются его «замы» и главные подчиненные. И потому настоящей, серьезной работы, которая дала бы раскрыть себя, впечатление от ноябрьской акции усилить – тоже пока нет. Хоть выдумывай. Акции подполья и борьбу с ним. А что… Если от скуки задаться такой целью, то может выйти по результатам и как процесс блестяще! Только нужно принять решение и увидеть прежде его целесообразность, умело продумать фабулу, чтобы если кто даже и поймет – не посмел подать вида. Ведь представление с якобы настоящим подпольем, которое он конечно же сумеет организовать блестяще, если придется, вызовет с одной стороны – пафосные отчеты в Берлин в духе «люди долга не дремлют» (читай Беккер и остальные), но с другой породит тревогу и морщины на лбу… На фоне побед, всеобщего безграничного энтузиазма, торжества немецкой воли и полной запуганности, подавленности врага – чувства неприятные, омрачающие… А потому – оснований для этого пока нет, время и повод не настали… Да! Еще часть более-менее серьезных забот – всё, связанное с масштабным, вступившим в окончательную фазу отъемом предприятий у евреев. Хотя самое забавное, что даже с евреями нет на данный момент никаких особых проблем. У властей Рейха и генерал-губернаторства нет пока определенных планов и представлений, что делать с евреями, строго говоря – следует признать, что с поляками по сути обходятся сейчас жестче. Он пристально наблюдал за поведением евреев в конце сентября, во время операции на Сане, когда гнал толпы евреев-беженцев на сторону русских. С этими просто – они проявляют удивительную способность к самоорганизации. Запри их в любые рамки и условия, обставь флажками со всех сторон – туда не смей ступить, этого не посмей сделать, и что же? И не заметишь, как они приспособятся, приучатся выживать в новых реалиях, сорганизуются и сумеют наладить привычную для себя жизнь, насколько это вообще возможно. Забавно ей-богу, и интересно наблюдать – кромсай муравейник так и эдак, но не заметишь, как в том, что от него осталось, снова забурлит жизнь, потянутся колонки насекомых, совершающих привычную работу, у которых расписаны роли. Вот и тут – с ними нет пока особой головной боли, власти генерал-губернаторства не тратят ни йоты денег, сил и энергии на организацию их жизни, те всё делают сами и счастливы, что им оставляют такую возможность. Кажется – с ними можно делать, что захочешь до тех пор, пока им оставляют возможность самим сорганизоваться и наладить их жизнь. Главное – указать им на правила и рамки, на то, что они должны, остальное они сделают сами. Они полностью управляемы и манипулируемы извне, покорны приказам и совершаемому над ними насилию – он так и продиктовал недавно для отчета, который от него потребовали. Ведь это и вправду важные наблюдения и выводы, потому что рано или поздно – с ними начнется серьезная работа. Создали еще в сентябре их «комитет», который полностью ответственен за их жизнь и сотрудничество с властями. И что же – они раскрыли какие-то тайные их каморки, вынули отложенное, организовали оплату и поставку лекарств в собственную больницу, трудовые курсы для беженцев и т. д. Потребовали от комитета – поставлять каждый месяц определенное количество людей для подневольных работ в Рейхе и на предприятиях в окрестностях Кракова, иначе власти будут изымать насильственно. И что? Сами же находят среди «своих» тех, кого выдают для этой участи, в нужном количестве. Почти сразу после ареста профессоров был издан указ о ношении евреями Кракова с 18 ноября нарукавной повязки (с позавчера это распространено на всю территорию генерал-губернаторства). И вот, пара дней – и их предприятия уже вовсю шили эти особые повязки, люди получали работу и даже из этой ситуации они умудрились извлечь выгоду. Они приспособятся ко всему. Кажется, что если надо будет повести их на убой – они сами себя выстроят. Посади еврея на край им самим вырытой могилы, чтобы застрелить, и пожелай оттереть перед этим замазавшиеся в земле и грязи сапоги – тот подождет, пока ты закончишь и передернешь затвор, в глотку тебе не вцепится. Да с ними по большому счету можно сделать всё, что угодно и будет необходимо. Всё это он ясно изложил в качестве наблюдений в отчете. Он теперь понимает, отчего и поляки готовы проглотить всё и покорятся чему угодно, если на них как следует «шикнуть» – от евреев этого и набрались, недаром жили с ними бок о бок веками, так что даже, говорят, их главный борец за свободу – и тот еврей. Фюрер не даром провозгласил с самого начала – от евреев, от их врастания в тело немецкого народа, в немецкий дух пришли упадок и пораженчество, от этого стало возможным поставить немцев на колени, и возрождение немцев и немецкого духа требует вырезать эту нечисть из тела нации как опухоль, и их самих, и ими привнесенное! Он, Бруно Мюллер, простой служака и человек долга, понял как прав Фюрер именно здесь, в Польше, во время кампании и сейчас. От этого с поляками нынче можно сделать всё, что захочешь, точно. От этого они ведут себя как евреи и покорны пришедшим в их дом немцам, готовы терпеть «до лучших времен» что угодно…