Серж Арденн - Черный граф

– Господа! Всё-таки мы выстояли!

В этот миг, один из отчаявшихся солдат, не в желавший смириться с поражением, очевидно от безысходности, выхватил пистолет, направив оружие на ликующего мушкетера. Это заметил Гаспар, не задумываясь без промедлений бросившийся к графу, заслонив его от пули, выпущенной противником. Прогремел ещё один выстрел, казалось, дополнив своим грохотом протяжный гул первого, и дрожащая рука измученного Арамиса, сжимавшая пистолет, бессильно упала на каменный пол. Стрелок, поразивший своим выстрелом Гаспара, схватившись за живот, повалился на стену, оставив на грубой кладке кровавый след. От удара принятой на себя пули, слуга упал на руки Атосу, испустив дух до того, как в его груди остыл смертоносный свинец. Бережно прижимая к себе анжуйца, спасшего его от верной смерти, граф дрожащим голосом произнес:

– Гаспар, милый, ты жив?

Слезы выступили на глазах мужественного война, благородного Атоса. Мертвенно бледный добряк Гаспар, устремив безжизненный взгляд на рыдающего мушкетера, одарил его на прощание беспечной улыбкой, навечно застывшей на устах усопшего. Граф де Ля Фер, прижал бездыханное тело анжуйца к своей груди.

1 1 ливр (французский фунт) = 489,5грамм.

2 бартизан – сторожевая башенка на крепостной стене, углу бастиона и других укреплений.

3 капеллина – общее название наиболее простого типа шлемов, в виде металлических колпаков с полями.

4 комишелард – тип шпаги, у которой 1/3 клинка отличалась гораздо большей шириной, чем остальные 2/3.

5 Баклер – маленький, 20-40 см в диаметре, чаще всего металлический круглый щит. Был рассчитан, главным образом, в качестве вспомогательного оружия с мечом или шпагой. Держался за ручку с обратной стороны. Баклеры имели только одну рукоятку, которую воин сжимал в кулаке, из-за чего их называли «кулачными щитами».

ГЛАВА 44 (138) «Когда заканчивается жизнь, это закономерность. Окончание же сказки – трагедия»

ФРАНЦИЯ. ПРОВИНЦИЯ АНЖУ. ГОРОД АНЖЕР.

Ранним утром, когда над благословенной Анжу, только-только взошло солнце, шевалье де Ро, открыл глаза. Он проснулся от ноющей боли, доставлявшей молодому дворянину весьма существенное беспокойство. Раскалывалась голова, пересохло во рту, Луи чувствовал, что едва ли может пошевелиться. Анжуец обвел глазами просторную комнату, что так же причинило ему страдания – вращение зрачками в глазницах сопровождалось резкими болями.

Посреди просторной комнаты, стены которой были украшены блеклыми лионскими шпалерами, под оливковым, расшитым бронзой балдахином, стояла громоздкая кровать, в которой громоздилось его израненное тело. Не пропускающие света, тяжелые шторы, на окнах, справа от постели, были стянуты широкой оловянной тесьмой с массивными кистями, благодаря чему, в щель, меж собранными в складки краями плотной ткани, сквозь свинцовые решетки стекол, в помещение проникали снопы солнечных лучей. В огромном камине, потрескивал огонь. А из распахнутой двери, где-то вдалеке, в глубине коридора, слышались приглушенные людские голоса.

Случаются в жизни моменты, когда человек испытывает ужасные страдания, вследствие физической немощи, что окутывает несчастного холодком близкой кончины, опускающейся в душу тревогой неизвестности. Болезнь ли это, сглаз или рана, полученная во время поединка, любая причина, заставляющая человека балансировать на грани, на вершине, тонкой, непроницаемой и крепчайшей ограды, разделяющей два полюса – жизнь и смерть, вынуждая несчастного, затаив дыхание прислушиваться, в какую же сторону толкнет его рука всемогущего Провидения.

Устремив унылый взор вверх, в каркас поддерживающий балдахин, откуда на него глазели деревянные ангелки, прикрывавшие пухлыми пальчиками уста, будто призывая к тишине, Луи погрузился в мрачные размышления: «Отчего же всё так стремительно меняется в нашей жизни? Отчего в один миг приобретает иные краски и оттенки? В ожидании кончины, все те, к кому, ещё вчера, испытывал неприязнь, становятся весьма милыми и безобидными? Все те, кто ежедневно докучал, к кому питал неприязнь, порой и вовсе вражду становятся будто ангелы. Их надоедливость, коварство и ненависть растворяются в мгновение, в благости, наполняющей душу в предсмертный час. И ты твердишь себе, что не вправе был так поступать в отношении многих. Обещаешь, что более не станешь источать нетерпения, насмешливости и жестокости. Напротив, вознамеришься сделать всё, чтобы не принести им обид, более того, никому и никогда, не причинить боли и страданий. А эти исполненные одержимости споры? Вздор, доведенный упрямством и честолюбием до словесного состязания, до исступления, до неистовства! Оказывается всё это вовсе не неизбежность, а лишь ничтожная, никчемная блажь, разрушающая душу и угнетающая разум. И только сейчас, в мгновения когда, кажется, жизнь уже завершена, хочется быть добрым, мягким, справедливым, хочется обнять весь мир…»