Виктор Свинаренко - Белуха. Выпуск №4

Хитро спряталась Карагайка от непрошеных людей, а желанные гости могли прийти в село, только со стороны села Старая Барда (с 1960 года село Красногорское). Поднявшись на небольшой пригорок, путник мог увидеть всё селение, которое с высоты являлось ему как бы ветвистым деревом, от ствола которого, главной дороги, разлетались проулки шириной в одну тележную колею. В каждой ветви домики с большими земельными участками, иные строения – крупные усадьбы, словно шишки на кедре, это крепкие хозяйства староверов. От каждого дома ползли узкие тропинки к колодцам, от них к огородам, далее к выгонам для скотины. В центре села небольшая церквушка, дом сельской управы, торговые ряды купцов Вараксина и Куранова, небольшая лавка Агафона Ивановича Шубина, приходская школа и площадь для схода селян, с небольшим тесовым укрытием на случай непогоды.

Зима, последняя неделя её второго месяца.

Село ещё спит, не вьются дымки из печных труб, и петухи спят на насестах, но в доме старшего Косарева кто-то бодрствует, что понятно по шороху за печью. Может быть это кот? Нет, он спит, свернувшись калачиком на тёплой кошме. Тогда, возможно, старый дед Данила, что в семействе Косаревых поднимается первым и монотонным, занудливым стуком своего самодельного деревянного протеза будит всё семейство, даже поднимает с лежанки кота – всегда сонного и ленивого.

Потерял левую ногу русский солдат – Данила Степанович Косарев в сражении с Османской Империей в 1829 году. Ампутировали ему её чуть ниже колена после ранения осколком от турецкого снаряда, а было ему в то время двадцать девять лет, но отсутствие ноги не повлияло на продолжение рода. В 1831 году появился первенец Ермил, после него дочь и ещё четыре сына. От младшего Гаврилы в браке с Полиной Караваевой пять сыновей и две дочери. Разрослась семья, не шумная, но и не молчаливая. То в одном углу ребятня озорует, то в другом о чём-то спорит, то с улицы громкие голоса несутся. Семья! Но мирная! Дружная! Самая многочисленная во всей Карагайке.

Сегодня же среди ночи в большом доме Данилы Степановича не стук его деревянной ноги раздавался, его самого раньше времени разбудил весьма громкий шорох, идущий из дальнего угла печных полатей, где обычно проказничала ребятня – его внуки, и где кот Барсик устроил себе лежку. По сумеркам за окном Данила Степанович прикинул, бродить бы ему в сладких сновидениях еще добрых пару часов, а потому решил найти и наказать охальника, прервавшего его покой. Для верности взял свой костыль и, подойдя к печи, начал этим батожком крепко ворошить тот закуток.

– Ой-ё-ё-ёй! Дедка, не бей сильно! Сам слезу! – донёсся с полатей голос ребёнка, по которому дед понял, что охаживал костылём внука Сашку, одного из детей своего младшего сына Гаврилы. Ожидая, когда нарушитель семейного покоя спустится с полатей, Данила присел на скамеечку у камелька, а внучек, не видя деда в темноте, спрыгнул с верхотуры и голыми пятками врезал своему предку по лысине и оголённым плечам. Тот, не ожидая от мальца такой прыти, матюгнулся, подпрыгнув, взмахнул руками и зацепил ими рукомойник, ещё с вечера до краёв наполненный водой. Посудина сорвалась с гвоздя и плюхнулась в медный таз. Грохот, плеск воды, вновь непотребные слова из старческих уст. Котяра с испугу с полатей и через деда прямо на окно, а там горшок с геранью. Глиняная посудина в дребезги, осколки с глухим треском на пол и по оконному стеклу, благо не разбили его, а кот, ещё более очумев, с подоконника в два прыжка и в бабкину кровать, точно на её голову. Бабка в крик, от ужаса метнув молнии из глаз, что было явно видно в свете лунных лучей, проникших сквозь стекло окна, освободившегося от преграды – горшка с геранью. И тишина, мёртвая тишина. Как ни странно, накануне чествования веселого дня – масленицы, все семейство так уработалось, что не услышало всего этого шума – звона, крика и мата, никто не пробудился, лишь кто-то повернулся на другой бок и вновь засопел. В сонном сопении были слышны лишь швырканья Сашки, тихие матюги деда, да бубнила недовольная бабка.

Отпрыск, не дожидаясь от дедули строгой взбучки, сразу, как только всё стихло, быстренько сиганул мимо него в половину дома, где спали старшие братья и, меж них втиснувшись, претворился спящим. Пошарив вокруг полуслепыми глазами и не обнаружив организатора беспорядка, дед почесал ушибленное место и, кряхтя, направился к своей лежанке досматривать прерванный сон, держа в руках предмет слабо различимый в полумраке.