Лев Портной - Копенгагенский разгром. Приключения графа Воленского

– Но это не служебный, а человеческий долг, – перебил меня граф Воронцов. – В любое другое время вы должны были б остаться. Но сейчас на чаше весов судьба мира и тысячи жизней.

– Что ж, вы правы, – вынужденно согласился я. – Завтра утром я отправляюсь в обратный путь.

Ночью меня мучила бессонница. Я чувствовал себя предателем по отношению к покойному Артемию Феклистову. А кроме того, не давали покоя мысли. Все было бы просто, окажись убийцами наши незадачливые грабители. Но раз душегубцы не они, то кто?

Зачем кому-то понадобилось убивать Феклистова? Он помчался вдогонку за каким-то старым знакомцем, будучи уверенным, что этот знакомец обрадуется встрече. Значит, можно с уверенностью предположить, что убил его кто-то еще. Но куда пропал этот знакомец? Почему он не вступился за Артемия? А если вступился, но не смог защитить, то почему убежал, почему не оказал содействия полицейскому расследованию?

Затем я вспомнил сомнения Артемия относительно порядочности графа Воронцова. Феклистов не исключал, что, оказавшись в бедственном положении, Семен Романович не погнушается подстроить ограбление. Выяснилось, что граф Воронцов еще до нашего приезда узнал о том, что император лишил его имений. Если следовать логике Феклистова, Семен Романович мог подготовить ловушку заблаговременно, и несчастный Артемий в эту ловушку и угодил. Выходило, что и я ни на секунду не могу чувствовать себя в безопасности.

Но в таком духе можно было рассуждать, если не знаком с графом Воронцовым лично. Уж не знаю, каким образом его отец заработал прозвище «граф Роман – большой карман», но его сын был человеком чести – в этом я не сомневался.

Почти не сомневался.

На этом «почти» размышления мои были прерваны. Скрипнула дверь, и в темноте нарисовалась изящная фигурка в ночной сорочке.

– Ты ворочаешься и ворочаешься. Я все слышу через стенку, и мне тоже не спится, – прошептала Элен де Понсе и юркнула ко мне под одеяло.

Я обнял ее разгоряченное, только что из постели, тело. Сорочка скользнула вверх через голову и белым привидением улетела за изголовье. В этот раз я никому не мстил, а наслаждался дарованной милостью.

– Этот офицер – он был твоим другом? – спросила она потом.

– Как сказать, – вздохнул я. – Мы познакомились недавно, но могли бы стать друзьями. Да что – могли! Уверен, мы стали бы друзьями!

– Это тяжело – терять близких людей…

Она прильнула к моей груди, и я покрепче ее обнял.

– Ты уверена, что в России устроишься лучше? – спросил я.

И прикусил язык. Граф, граф! Глупо задавать такой вопрос обнаженной женщине, находящейся в твоих объятиях. Такой вопрос лишь укрепит ее во мнении, что ты и есть тот человек, кто позаботится о ней.

– Как-нибудь устроюсь, – ответила она, немного помолчала, словно размышляла, стоит ли посвящать меня в свои планы, и добавила: – Граф Саймон написал рекомендательное письмо своему старшему брату.

– Вот как, – промолвил я, вспомнив, что Семен Романович говорил про друга, которому нужна французская гувернантка.

А еще я вспомнил, какой отеческой заботой светились глаза графа Воронцова в разговоре об Элен, и понял, что даже думать кощунственно о какой-либо угрозе со стороны Семена Романовича.

У меня отлегло от сердца. И я проникся особенной нежностью к Элен – наверное, оттого, что она избавила меня от мучительных подозрений. Не попадись мне на глаза в неподходящий момент эта с виду ангельская, а на самом деле порочная Николь, все могло бы сложиться совсем иначе.

А впрочем, и так сложилось неплохо.

Утром завтрак прошел чинно. О политике уже не спорили. Екатерина Семеновна и Элен проронили несколько слезинок и, обязавшись непременно писать друг другу, успокоились. На прощание Новосильцев крепко пожал мне руку, а Екатерина Семеновна, расчувствовавшись, одарила поцелуем. Мистер Блотт погрузил в карету корзины со снедью, чтобы было чем подкрепиться по пути в Дувр. И я попрощался с гостеприимным домом графа Воронцова.

Мы с Семеном Романовичем в его карете отправились к банку. Возле «Френсис Бэринг и Ко» нас поджидала подвода и четверо гвардейцев во главе с Оливером Годеном. В моем присутствии вскрыли кладовую и погрузили четыре кованых сундука в повозку. Граф Семен обнял меня и расцеловал по-отечески. Здесь мы простились. Я пересел в хэкни-коач 11 11 Хэкни-коач (англ. hackney-coach, hackney – кляча, coach – карета) – наемная карета. – так назвал нанятую для меня коляску граф Воронцов, и спровадил Жана на козлы. Семен Романович отправился восвояси.