Павел Загребельный - Юрий Долгорукий

Когда после смерти Ярополка в Киеве засел Вячеслав Мономахович и Всеволод пришел из Чернигова, чтобы захватить себе великокняжеский стол, воеводой у него был Войтишич, и жег Копырев конец, выкуривал Вячеслава из Киева тоже Войтишич, потому что никто бы до этого не додумался, разве лишь такой злой и безжалостный половецкий хан, как Боняк шелудивый.

Менялись князья – Войтишич оставался. Покрывал широкой своей бородой все свои преступления и неправды, все коварства и измены, топил в широкой улыбке все темные дела, выплывал из самых бурных водоворотов, хоронил князей, боевых своих друзей, умирали вокруг него намного младшие его, а он жил и жил, долго, упорно, будто червь-древоточец.

Умирая, Всеволод добился, чтобы киевляне целовали крест брату его Игорю, целовал крест и тысяцкий Войтишич, а за спиной у нового князя уже сговорился с воеводами Глебом и Лазарем и послал гонцов в Переяслав к Изяславу Мстиславичу, призывая того в Киев. Когда Изяслав появился перед киевскими валами, Войтишич с полками переметнулся к новому князю, но, видно, уже устал он быть воеводой несколько десятков лет, поэтому при Изяславе отошел от дел, отдал князю всю видимую власть, оставив для себя независимость и чувство превосходства.

– Может, киевляне и согрешили, – сказал он на слова игумена Анании, я же не грешу больше, а ежели и грешу, то не по нужде, а только от тоски. Есть у меня девка вельми ядреная, могу дать тебе, игумен, на ночь или на две. Отведаешь, будь оно проклято?

– Когда я был в Царьграде, патриарх говорил мне, – не слушая разглагольствований Войтишича, торжественно начал было Анания, однако боярин не дал ему закончить.

– Я уже слыхал, а гостям моим расскажешь в другой раз, будь оно все проклято. Давайте же выпьем по чаре, ты же, игумен, раз уж не пьешь, можешь спеть нам тропарь, потому как тот, кто пьет вино, не услышит и тропаря, когда напьется!

Войтишич хлопнул в ладони, забегали вокруг стола служки, за трапезу принялись еще несколько молчаливых блюдолизов, в обязанность которых, видно, входило выслушивание похвальбы и разглагольствований Войтишича.

Привыкший к сдержанности и спокойствию Дулеб молча сидел рядом с боярами, Иваница поглядывал вокруг любопытным глазом, надеясь вынести из этого странного посещения хоть какую-нибудь пользу, ибо не верил, чтобы их позвали просто так, ради самой трапезы в этот, быть может самый богатый в Киеве, дом. Тут должно было что-то случиться, потому что всегда что-то происходит даже среди самых простых людей, у этого же боярина за спиной была жизнь столь же темная и запутанная, как волосы в его косматой бороде. Иваница готов был наплевать в свой собственный ковш с медом, если бы оказалось, что Войтишич пригласил их лишь для трапезничанья и они уедут отсюда, отведав яств и напитков, наслушавшись разглагольствований бояр, сами не промолвив ни слова.

На столах стояло множество посуды золотой и серебряной, огромные серебряные, позолоченные чаши, кубки, рюмки дивной работы; служки носили множество яств: были тут тетерева, гуси, лебеди, журавли, рябчики, голуби, куры, зайцы, оленина, вепрятина, телятина, всякие напитки: вино, мед, чистый и варенный с кореньями, квас. Слуги, обливаясь потом от спешки, на пальцах несли тарелки с жареным мясом, другие обмахивали боярина для прохлады, третьи держали серебряные умывальницы, несли горячую воду, чтобы споласкивать руки.

Время от времени игумен Анания, который почти не ел и не пил ничего, пытался начать свой рассказ:

– Когда я был в Кведлинбурге, германский император сказал мне…

Однако Войтишич не давал ему закончить, кричал:

– Игумен соткан из слов, как моя одежда из шерсти, будь оно проклято! Я же сколочен из дела, будто корабль из дубовых досок! Но все славные дела в прошлом, ныне же не происходит ничего. Правда, лекарь, будь оно проклято!

– Напомнить должен, – сказал Дулеб, – что я прислан великим князем Изяславом, дабы гнать след в деле убийства князя Игоря. Неделю назад в Киеве произошло убийство. Князь Игорь, – ведомо тебе, наверное, – принял перед этим схиму в монастыре святого Феодора, где игуменом…

– Игумена знаю, – засмеялся Войтишич, – Анания доводится мне шурином, как праведный Лот был шурином Аврааму. И как Лот был единственным праведником в проклятом богом Содоме, так и Анания в Киеве! Ибо если этот город заслужил себе праведника, то им может быть только игумен. А мы не праведны, будь оно проклято! Я пятьдесят лет махал мечом, словно цепом, какое уж тут праведничество! А что Игорь убит – не слыхал, не слыхал… Князь никудышный был, отступился от своего слова, еще и не договорив до конца, мужей лучших от киевлян защитить не хотел, с первого дня пустил все на темный люд, а только убивать его не за что, потому что убивают лишь достойных того, твердых супротивников. Как, игумен?