Валентин Тублин - Испанский триумф

— Как же вы оцениваете все происходящее? — поинтересовался сенатор.

Претор Базил аккуратно выжал на устричную створку ломтик лимона.

— Всякая смена власти сейчас непопулярна, — сказал он. — Это видно хотя бы из того количества доносов, которые поступают к нам на лиц, неодобрительно отзывающихся о Цезаре. Народ, — добавил претор, — да и не только народ, привык к Цезарю, знает, чего он может от Цезаря ждать… Этого нельзя сказать о других претендентах на его место. Народ — за Цезаря.

— Тем более опасным может стать его дальнейшее возвышение…

Претор пожал плечами.

— Зачем гадать о том, что еще может быть, — философски изрек он. — Что касается Цезаря — это дело будущего. Иной вопрос: кто помог преступным рабам скрыться? Не понимаю, — сказал он, — зачем это было нужно. И так пришлось немало потрудиться, чтобы они сказали меньше, чем могли. Просто удивительно, какими разговорчивыми становятся многие, когда им грозят неприятности…

— Ну, не все, — возразил внимательно слушавший последние несколько минут сенатор.

— Не все, — согласился претор. — Но очень многие…

После этого гость заинтересовался коллекцией ваз, которая составляла гордость сенатора Лены. Сам он, признал добродушно претор, не мог бы позволить себе такую дорогостоящую прихоть, как коллекция ваз из коринфской бронзы. Если он не ошибается, каждая такая ваза стоит целого состояния.

«Грязный вымогатель», — подумал сенатор Лена, с ненавистью глядя на порочное лицо красивого молодого человека. И в то же время неприкрытая алчность претора вызывала в нем нечто, похожее на уважение. Это, безусловно, был сильный человек и, значит, нужный. Поэтому голос сенатора был вполне дружелюбен, когда, не без гордости, он подтвердил:

— Да. За шесть таких ваз я заплатил около миллиона сестерциев.

— Красивые вазы, — еще раз признал Мануций Базил и поблагодарил сенатора за отличный ужин.

Жестом сенатор остановил его.

— Я, как вам известно, дорогой Мануций, долгое время провел на Востоке. Поэтому, наряду со многими пороками, присущими тамошним нравам, я усвоил один неплохой, как мне кажется, обычай: подносить гостю все, что ему в моем доме понравится. Поэтому я был бы счастлив, если бы вы соблаговолили принять мой скромный подарок — шесть коринфских ваз.

Претор Базил был смущен. Он не может себе этого позволить, подарок слишком ценный. Сенатор настаивал. Претор колебался: право же, сенатор ставит его в тяжелое положение. Не приняв подарка, претор обидит его, подтвердил сенатор. Обижать такого милейшего человека было бы актом крайне неблагодарным, этого себе претор позволить не мог.

— Ну что ж, — сказал он, сдаваясь, — я принимаю этот подарок как залог дружбы между мной и сенатором Леной. Я очень тронут, очень…

Сенатор проводил дорогого гостя до носилок. Слуги упаковывали драгоценные вазы. Уже сидя в носилках, претор обронил:

— Если бы сенатор на некоторое время отправился в одно из своих многочисленных поместий, то это, надо полагать, всем пошло бы на пользу. Здоровье надо беречь. А еще лучше сделать так, чтобы те, кто может заговорить, лишены были этой возможности, даже если б захотели.

— Они не заговорят, — заверил сенатор.

— Да хранит вас Юпитер. — Претор поднял руку, прощаясь со своим другом, сенатором Леной. Пакет с шестью коринфскими вазами стоял у него в ногах. Это был один из счастливейших дней его жизни.

Сенатор долго смотрел вслед удаляющимся носилкам, пока они не исчезли в темноте, затем грубо выругался. Приказал приготовить все необходимое для отъезда в Тускуланское имение. Вызвал управляющего.

— Те трое должны молчать, — сказал он.

Управляющий все понял, закивал, исчез.

Оставшись один, сенатор Лена стал подводить баланс.

Несмотря на убытки, игра стоила свеч. Ставить надо на Цезаря, это ясно. В душе он почувствовал, как с каждой минутой все более и более становится цезарианцем. Решил прикупить еще один участок земли, который облюбовал уже давно здесь, в Риме, на Квиринальском холме возле Номенантской дороги. В случае удачи эта одна сделка покроет все затраты. А пока что проверка общественного мнения обошлась ему, не считая стоимости тех, кто должен молчать, немногим меньше миллиона. Ну что ж… мудрость всегда обходилась недешево.

Утешившись подобным образом, сенатор Лена тяжело вздохнул и поставил на балансе точку.

Наконец-то! Наконец все выяснилось, встало на свои места. Помпей разбит, рассеян, бежал. Цезарь снова победитель, да иначе и быть не могло. Даже тот, кто не мог, подобно сенатору Лене, вовремя проверить общественное мнение за наличные деньги и некогда склонен был поддаваться сомнениям, ныне эти сомнения отринул раз и навсегда.