Сергей Галикин - Красное каление. Роман. Том первый. Волчье время

Рана оказалась сквозная. До зари у раненной начался жар, в беспамятстве пролежала она трое суток. Игнат ни на шаг не отходил от нее, выхаживал, как родную дочь, припомнив все, чему научила его долгая и многотрудная жизнь, моля Николая Угодника, чтобы тот забрал его, больного старика, а не цветущую девушку. И беда отступила, Ольга пришла в себя, стала день ото дня поправляться. Однажды, едва, встав на ноги, она робко спросила Игната, где бы поискать тело отца, чтобы как-то похоронить… «– Э-э, душечка моя! – помолчав, грустно проговорил старик, -степь уж давно сама прибрала твоего папку, уже не похоронишь!» -таков был его ответ. И долго еще глубоко раненная полудетская душа ее тяжело и больно привыкала к тому, что произошло…

Глубокой осенью, когда уж совсем она поправилась и немного отлегла от сердца горечь утраты отца, единственного на свете родного человека, слег, и теперь уже не поднимался, и дед Игнат. Ольга кинулась, было, отваривать травы, запасенные стариком в достатке, но тот, уже с трудом выдавливая слова, остановил ее:

-Не суетись, не колотись ты, моя душечка…Помираю я…Господь смилостивился…Вот, домой зовет…Засиделся ты, говорит, Игнат…в гостях, хе-хе…Давай, домой…Э-эх…Там, за овчарней…, прикидана кизяком, могила, уж…третий годок меня…дожидается. Пленные австрияки…копали. Схорони, детка, старика…Не дай его голодным…собакам…в трату… А сама, приблудится какой конек…не жди тут…красных. Ты…белая кость и…тебе от них…погибель! Выбирайся, как …весной подсохнут…дороги, благослови тебя… Господь…,душечка. А…харчей тут…хватит. Храни тебя, Господь…

К вечеру он впал в беспамятство, а к утру и тихо помер. Ольга, видевшая в госпитале немало смертей, но потрясенная такой утратой, разревелась, как ребенок. Выплакавшись, отведя душу, уже после полудня, как и велел Игнат, обрядила его в чистое, прочла «Отче наш…» и, аккуратно завернув в холстину, опустила высохшее тело в могилу. Сама себе удивляясь, насыпала холмик, воткнув у изголовья и небольшой крестик, неумело сбитый ею из кусков досок. Ужаснувшись тому, что так и не узнала ни его фамилию, и ничего больше, химическим карандашом жирно написала на кресте « Раб божий Игнат. Умер 20 ноября 1918».

…– Ну, рассказывай, мил человек, кто такой, откуда, куда? –Гаврилов, смахнув рукавом снег, присел на кучу обгоревшего камыша и раскурил самокрут, выпустив густые клубы терпкого дыма. Он приказал привязать руками и ногами пленного к почерневшему столбу, а чтобы рассмотреть его получше, поднес поближе к лицу разожженный пучок соломы. На поиск Лопатина и его кобылы он отправил двоих бойцов, Остапенко и Овчаренко остались при командире.

–Молчишь…Ты моли бога, чтобы хлопцы мне Лопату живым нашли, иначе казнь тебе будет ой, какая лю-ютая! С тобой кто еще шел? Куда шли и с чем ? По-хорошему спрашиваю…пока!

Пленник, поникнув головой, угрюмо молчал. Шапку он потерял, и мокрые русые волосы спадали на высокий интеллигентный лоб. На вид ему было лет не больше тридцати, может, даже и меньше. Прямая осанка выдавала в нем военного.

– Ну, давай так… Ежели мне все, как есть, обскажешь, я тебя…, -тут Гаврилов выпрямился и, оглянувшись на своих спутников, хитровато ухмыльнулся, – просто, застрелю. Вот так: хлоп – и все! Без мук помрешь! Ну, а коли будешь молча-а-ть… Не обижайся.

– Сапоги мне его дашь? Какой товар, офицерские! –Остапенко, нагнувшись, хотел было потрогать рукой, но пленный вдруг выпростал из веревки ногу и с силой оттолкнул его.

– Ах, ты, паскуда!! –взревел отлетевший Остапенко и, подскочив, выхватил револьвер, но Гаврилов вдруг встал между ними: -Остынь, Гришка! Успеешь, не дури.

Сузившиеся глубокие Гришкины глаза люто блеснули желтым хищным блеском, заходили судорожно желваки на широких скулах , он зло сплюнул и отошел.

Метель усиливалась, разбирался тягучий степной буран. Из белесого бурлящего мрака вдруг вынырнули вернувшиеся красноармейцы, ведя в поводу мокрую Невесту. Поперек крупа ее , туго обхваченный вожжами, висел обмякший труп Лопатина, весь в белой пороше. Буденновка отчего-то была развернута тылом на лицо и туго завязана на шее. Один из них, соскочив с коня, подошел к Гаврилову:

-Туточки он был, недалече… Пуля в глаз вошла, лисицы уж полголовы сгрызли… А напарника евойного,– он кивнул на пленного, -под запрудой уж собаки жрут, отгонять не стали. А конь убег…Надо уходить, командир, заметает.

-Степа-а!! Будь человеком, да отдай же ты его мне! А-а ?! –заскулил, запричитал, Остапенко, -за Лопату-у, р-разор-ву, пор-рубаю-ю, падлу-у!…С пятнадцатого год-а-а..! Что я деткам…его скажу-у…-и, навалившись на труп Лопатина, распластав руки, плакал, как дитя.