Сергей Шаповалов - И умереть мы обещали

Я слушал разговор отца с генералом в пол-уха, а сам разглядывал огромную саблю, лежащую рядом с Кульневым на лавке. Она мне напоминала двуручный меч крестоносцев. Лезвие почти прямое, широкое. Рукоять огромная, точно на мои две ладони. И еще мне казалось, что сабля живая. У нее есть душа и характер. Она может любить и ненавидеть… Она знает своего хозяина, а чужому в руки не дастся…

–А как же вы ею рубите? – не удержался я от вопроса. – Она же, наверное, тяжелая.

– Ты про кого? – Удивился генерал. – Про мою подругу? – скосил взгляд на саблю.

– Можно ее посмотреть? – спросил я, как будто у хозяина злой собаки спрашивал разрешения погладить зверя.

Кульнев приложил указательный палец к губам:

– Тише! Пусть она спит. Эта трудяга столько голов порубила, что пора бы ей на ковер – отдыхать.

Сначала я хотел обидеться: что он меня за маленького считает? Но говорил он вполне искренне:

– Люблю ее, дуру. Но характер у нее паршивый. Как проснется, как завизжит, из ножен вылетая, сразу крови просит… Ну ее. Пусть спит.

***

На третий день нашего невольного заточения нас поднял Степан.

– Метель стихла. Можно ехать, – сказал он, вынося из трапезной наши дорожные сундуки.

– А генерал где? – спросил я, не учуяв запах крепкого табачного духа в трапезной.

– Генерал съехал еще за полночь.

– Почему же он не попрощался?

– Не хотел будить. А вам просил передать, что очень рад знакомству. Хороший человек. Я его еще с Турецкой помню. Лихой вояка. Беден, правда. Заметили, мундир то у него генеральский, а пошит из солдатского сукна.

Я спустился в трапезную – никого. Только паломники спали в углу возле печки, свернувшись калачиками на подстилках из соломы. И вдруг я заметил на столе трубку. Старую, просмоленную трубку. Так это же – генерала. Я взял ее в руки. Точно – его. Простая, вересковая, с коротким мундштуком. Надо же! Наверное, расстроится, когда не найдет. Да вряд ли вернется. Его же в Петербурге ждут по срочному делу. Я спрятал трубку в карман своего пальто.

***

Звезды ярко горели в чистом утреннем небе. У горизонта белесой полосой отметилась хвостатая комета, словно художник по темно-синему фону мазнул случайно кистью с белой краской. Двое паломников в черных длинных зипунах, с котомками за плечами крестились и шептали молитву. Один из них, как бы невзначай, обратился к нам, указывая на комету:

– Знак божий на небе. Ох, беде быть. Ох, к погибели.

– Чего раскаркался? – рыкнул на него Степан. – К беде, к погибели. Ну-ка пошел своей дорогой. Без тебя тошно.

– Вот, не веришь, мил человек, а я то знаю…

– Топай, – повысил голос Степан. – Протяну сейчас тебя кнутом по хребту – будет тебе погибель. Гадатель нашелся. Знает он…

– Оставь его, – попросил отец. Протянул паломнику золотой червонец. – Помолись за нас и за Отечество.

– Благодарствую! – скинули божьи люди свои суконные шапки и кланялись в пояс.

– Ух, бездельники, – проворчал Степан, сплюнул и тронул коней.

– И вправду, комета к беде? – спросил я, кутаясь в пальто.

– Ну, барин, такое у меня спрашиваешь. Чай умней мужика будешь.

– А все же, как по твоему разумению? – не отставал я.

– Кто ж его знает, – задумался он. – У бога для нас все дорожки кривенькие. Чему быть – тому не миновать.

Я все глядел на комету с причудливым расширяющимся хвостом. Вроде, ничего в ней страшного, даже красиво. Но что в себе таит этот знак божий? А вдруг и вправду – к беде?

– Да брось, барин, думать о несчастьях. Мало ли, что эти бродяги придумывают, – недовольно пробурчал Степан. – У них вечно: беда, погибель… Хочешь, я тебе песне одной научу про Стеньку Разина?

– Ты что! – ужаснулся я. – Знаю я эту песню. За нее тебя кнутами отходят.

– Так нет же никого. Степь кругом, – усмехнулся он.

И мы, что есть мочи, надрывая глотки, грянули: «Из-за острова на стрежень…»

К вечеру пошли ровные заснеженные поля. Дорога чищенная, укатанная. Проехали через небольшой сонный городок с унылой церквушкой. Вскоре показалась на пригорке большая усадьба. Красивый дом в два этажа с высокими окнами и двумя флигелями. Насколько я разбирался в архитектуре, усадьба была построена давно, но флигели имели совершенно другой стиль, более современный.

– Это она? – изумился я. Конечно, предполагал, что барский дом в Крещенках должен быть большой, но тут – целый дворец…

– Она, – гордо подтвердил Степан. – Крещенки. Да, хоромы. Это не ваш тесный домик в Петербурге.

Мы проехали сквозь аллею из стройных, ухоженных елей. Сани подкатили к полукруглому подъезду с высокой парадной лестницей. Античный портик поддерживали стройные коринфские колонны. Я открыл рот от изумления: как все здесь было величественно, словно у стен Эрмитажа. Лакеи в красных ливреях и в напомаженных париках встречали нас. Горели фонари с сальными свечами. Все торжественно и важно.