Сергей Шаповалов - И умереть мы обещали

Уважаемый сударь, – вылетело из-под пера. А почему, собственно, уважаемый? Кто его уважает, я что ли? Смял лист, взялся за новый.

Сударь.., – хотелось столько всего написать, но вышло только: – Наш спор не окончен. Надеюсь на встречу.

В начале лета отец взял небольшой отпуск, и мы отправились в Крещенки. Никак не мог привыкнуть, что у нас теперь собственное имение. Собирались долго. Машенька все приставала к маме: – давай возьмем чайный сервиз, из чего мы будем чай пить? давай возьмем теплый плед, вдруг похолодает; надо взять книги и набор для письма, мне надо будет подругам писать. Маменька разводила руками: – Машенька, в Крещенках все это есть. Я тоже напихал всевозможными «нужными» вещами свой дорожный кофр, да так, что он еле закрылся. После поразмыслил, вновь его открыл, перебрал вещи и половину оставил.

Конечно же, добрались быстро и без приключений, не то, что зимой. Да и дорога казалась совсем другой. Солнышко светило. Колея сухая. Птицы щебетали на все голоса… Я опять на козелках со Степаном. Пели песни, пыхтели трубками. И имение выглядело по-другому, когда к нему подъезжали: Старый величественный дом утопал в зелени. Он мне на миг показался загадочным замком где-нибудь в Трансильвании, где обитают бесстрашные рыцари и прекрасные принцессы, а подвалы его полны сокровищ, и вход охраняет уродливый горбун с алебардой.

– Эх, фасад надо править, и ограда покосилась местами, – деловито сказал Федор, разрушив все мои фантазии.

Огромные клумбы перед подъездом цвели и благоухали. Зигфрид Карлович встречал нас в новом зеленом сюртуке, румяный, любезный. Старый седой лакей в отглаженной ливрее помог маменьке выйти из кареты. Тут же буфетчик выскочил с подносом. А на подносе дымилась горка пирогов. В нос ударил хлебный аромат, от которого забурлил живот, требуя угощения.

– А где борзая? Кажется, Матильдой ее звали? – спросил я у старого лакея.

– Издохла. От тоски издохла, – сказал он грустно.

– А Маркиз, тот толстый рыжий кот?

– И Маркиз сдох. Нашли его по весне в склепе графа. А там, рядом и схоронили.

Как-то печально стало. Это значит, мне одному придётся ночевать в той жуткой спальне. Но на этот раз комната мне показалась светлой и уютной. Я приказал поставить книжный шкаф, а из библиотеки подобрал себе с десяток томов, которые решил прочитать за лето.

Раздвинул тяжелые шторы, впуская в комнату солнце, устроился с книгой за столом, как вдруг за окном раздались крики и знакомый лай Саги.

– Куда прешь по газону, лапоть ты эдакий! – ругался садовник.

– А я не к тебе. Понял? Я к барину молодому. – Это Федор.

– Так сойди на дорожку, не топчи траву.

– Тфу, ты, господи! Травы ему жалко. Я тебе из поля в следующий раз целую копну сена свежего принесу.

– Ох, ну и дурак ты, Федор.

– Да сам такой! Иди кустики стриги.

Я высунулся из окна.

– Федор, чего шумишь?

– Здрасте, барин, – поклонился он. – Так, я же до вас дело имею.

На нем был серый зипун без воротника, подпоясанный синим кушаком. Сапоги хромовые. На голове старый потертый цилиндр с муаровой выцветшей ленточкой. Парень – хоть куда! Если б не ружье за плечом, да борода нечёсаная.

– Как ружье? – спросил я.

– Ого-го! Столько дичи настрелял. Бьет, что молния разит, – довольно ответил он. – Я вот, что, барин, пришел. Для вас охоту приготовил. Где лоси, где медведи, все отметил, – он постучал указательным пальцем себе по лбу. – Если надумаете…

– Конечно! – обрадовался я. – Завтра и сходим.

– Так я приду с рассветом. Вы уж будьте навостре.

– Хорошо!

Ужин выдался на славу! Мы сидели на открытой веранде и пили чай с пирогами. В начале июня вечера стояли еще прохладные, но темнело поздно. На розовом горизонте слабо блистали редкие звезды. Птицы умолкали, но зато кузнечики продолжали концерт. Пахло разнотравьем и хвоей. Здоровенный медный самовар дымил. В брюхе у него сердито булькало. Степан подкидывал еловых шишек в топку, отчего бульканье становилось еще сердитее. Отец читал газету и с блаженством попивал из старинной фарфоровой чашки. Маленькая Оленька не капризничала и вся перемазалась в варенье. Маменька наслаждалась любимыми пирожками с клюквой. Даже вечно неугомонная Машенька притихла и о чем-то размышляла, молча глядя в лиловые небеса.

Спал я спокойно, как младенец. Никакие страхи меня не беспокоили. Чуть свет, услышал лай Саги и сердитый голос старого лакея:

–Чего приперся, дурень? Уйми собаку.