Михаил Казовский: Страсти по Феофану

— Только ещё попробуй обругать мою маменьку, свинья.

— Угрожаешь? Мне? Засранец! — и столяр запустил в голову противника деревянный чурбак, подвернувшийся ему под руку. Но Николин сын ловко увернулся, и обрубок дерева просвистел над ухом у Иоанна, резавшего доску.

— Вы рехнулись, что ли? — загремел его голос. — Чуть меня не пришибли!

В это время Фока стал выкручивать ухо Феофану, а мальчонка с отчаянием принялся визжать и старался ударить его ногой по лодыжке. Иоанн быстро их разнял, оттолкнул зачинщика, а господского племянника заслонил собой. Рявкнул на напарника:

— Прочь пошёл! Нализался с утра пораньше и себя не помнит. Донесу Никифору — и лишишься места.

Поправляя пояс, выпивоха бросил:

— Да заткнись ты, олух! Прихвостень хозяйский. Дело ясное: будешь теперь лизать задницу обоим — дяде и сучонку. — Посопел и добавил: — А со мной ничего не сделают: мастера, как я, надо поискать! — И ушёл, громко хлопнув дверью.

Иоанн только крякнул:

— Вот ведь обормот! — Повернулся к мальчику, подмигнул ему ободряюще: — Не робей, приятель, я в обиду тебя не дам.

— Я и не робею, — отвечал Феофан, приходя в себя.

— Он вообще малый неплохой. И действительно превосходный мастер. Но его жена ушла к латинянину, и с тех пор Фока чужаков не терпит. А когда надирается, то готов броситься на каждого.

А ещё подросток подружился с Анфисой — дочкой Иоанна и Антониды. Девочке исполнилось десять лет, и она была точной копией своей матери — толстая, нескладная и смешливая. Как увидела подмастерья, так и прыснула:

— Ой, какие башмаки на тебе! Не с твоей ноги.

— Ну и что? — насупился сын Николы. — Дядя подарил. Заработаю денег в мастерской — новые куплю. А теперь и эти сгодятся. К императору во дворец мне пока не идти!

Девочка хихикнула:

— А когда купишь — позовут?

Феофан загадочно закатил глаза:

— Всякое в жизни может быть.

Та сказала серьёзно:

— Во дворец, если что случается, приглашают гробовщиков посолидней.

— Я и не хочу стать гробовщиком. Поучусь пока, ремесло освою, а потом займусь чем-нибудь иным.

— Например? Снова в акробаты подашься?

— Не исключено.

Постепенно они сдружились. Верховодил, конечно же, Дорифор: он и старше был на два года, и смекалистей, и сильнее духом; а она в нём души не чаяла и во всём подчинялась. Как-то подмастерье спросил:

— Хочешь, я тебя нарисую?

У Анфисы вытянулось лицо:

— Ой, а для чего?

— Да ни для чего. Ради интереса: выйдет или нет?

— А не заругают?

— Что же в том дурного?

— Я не знаю. Ведь изображают только святых. Или императоров.

— Ерунда. Рисовать можно всех, коли есть охота. Я и маменьку с папенькой рисовал — жаль, что те листы затерялись.

— Видишь: рисовал — и они преставились.

Феофан посмотрел на неё презрительно:

— Дура ты, Анфиска. Дура и невежа. Темнота.

Дочка Иоанна засуетилась:

— Ну, не обижайся, Фанчик, дорогой. Брякнула по глупости. Коль желаешь — рисуй. Прекословить не стану.

Он принёс тонкую дощечку, взял кусочек грифеля (им обычно мастера размечали доски), сел напротив и внимательно оглядел подругу. Та зарделась:

— Ты меня смущаешь.

Отрок процедил:

— Цыц! Сиди спокойно. Извертелась вся. — И решительно начал наносить штрихи на поверхность дерева.

Быстро перебрасывал взгляд с рисунка на оригинал и обратно. Иногда высовывал кончик языка. Кое-что подправлял подушечкой указательного пальца. Голову склонял набок и задумчиво щурился. Наконец, позволил:

— Ну, смотри. — И перевернул доску.

Девочка уставилась на портрет, и в её глазах возникло недоумение. Робко шевельнула губами:

— Фанчик, дорогой, разве ж это я?

Он ответил веско:

— Я такой тебя вижу.

У Анфисы дрогнул подбородок:

— Очень жаль... мне, конечно, далеко до красавицы... но уж ты совсем... сделал из меня какую-то образину...

Феофан вспылил:

— Прекрати кудахтать! Никакая не образина — вон глаза какие хорошие. Носик, ротик... Полновата чуть — ну так что ж поделаешь? Я не виноват. — И расплылся миролюбиво: — Ты сама пойми. Люди, посмотрев, скажут: вот какая добрая дочка у Иоанна, это замечательно! Я твою доброту рисовал, а не просто облик.

Та немножечко успокоилась и проговорила:

— Ничего, согласна. Коль такой уродиной сделал меня Бог, я роптать не буду.

Л мальчишка захохотал:

— Голова садовая. Я тебе про одно, ты мне про другое. Раз не нравится, выкину, пожалуй, рисунок.

Девочка вскочила, выхватила дощечку: