Дженнифер Робсон - Где-то во Франции

Его ответы, всегда немедленные, были далеко не длинными, как ее письма, он часто писал их карандашом и странным образом почти ничего не сообщал о подробностях своей жизни, в отличие от первых посланий, которые он отправлял из госпиталя в Версале. Предположительно работа в полевом лазарете оставляла ему мало времени для себя, и этим объяснялась его лаконичность. Вероятно, он не чувствовал, что она в состоянии оценить нюансы его работы, а потому не вдавался в подробности. Но было бы приятно получить более полное представление о том, как он проводит свои дни.

Сегодня она пешком преодолела три мили от Камден-тауна до Виктории. Утро стояло прекрасное, а ее сжигало нетерпение, она не могла сидеть в одиночестве в своей комнате. Сегодня, как и всегда, ее поражали изменения, которые война принесла в Лондон.

Прежде всего, все стало каким-то захудалым; художнику практически не понадобились бы другие краски, кроме серой и коричневой, чтобы передать атмосферу Лондона. Стало меньше автомобилей и лошадей. Почти все мужчины на улицах были в форме, некоторые из них были очень молоды, наверняка не достигли еще и восемнадцати. Парнишка в хаки прошел мимо так близко к ней, что она увидела пушок под носом на его почти детском лице.

Лилли прошла на юг по Пэлас-стрит до пересечения с Виктория-стрит. Впереди она уже видела бросающиеся в глаза бело-золотые буквы на фасаде Лионской кондитерской. Она вошла внутрь, оглядела столики – не ждет ли ее уже Робби.

– Что для вас, мадам?

– Что? Ах да, я жду… друга. Но он еще не появился. Не уверена, что мне стоит занять столик – у вас так много клиентов.

Официантка понимающе улыбнулась.

– Ну разве это много, мадам? Садитесь за любой столик, который вам больше нравится. Я к вам подойду, когда появится ваш друг.

Лилли прошла по центральному проходу и выбрала столик поменьше, на двоих, почти в самом конце. Она села лицом к двери и попыталась придать себе более презентабельный вид. Впрочем, возможностей для этого у нее было не так уж много: поправить выбившиеся из-под шляпки локоны, разгладить лацканы пальто, снять перчатки и сунуть их в ридикюль. Она проверила, есть ли у нее мелочь в кошельке, отметила, что забыла взять носовой платок. Жаль, что она не взяла с собой какую-нибудь книгу.

Она вытащила меню из металлической стойки на столе, принялась медленно листать, строчки расплывались перед ее рассеянным взглядом. Три пенса за чай, два пенса за липовый сироп с содовой, пенни за булочку, пирожное с кремом или имбирный кекс. Громко звякнул колокольчик над входной дверью, ее сердце забилось чаще, но она увидела только спину уходящего клиента.

Может быть, Робби забыл. Может быть, его поезд опаздывает.

Лучше она будет думать о чем-нибудь другом. О чем угодно. Например, о людях вокруг. За одним из столиков сидела компания молодых женщин, они возбужденно разговаривали, их стулья были сдвинуты в дружеский кружок. Они были модно одеты, в юбках еще короче, чем у нее, у одной из них на щеках виднелись румяна, а на губах – помада. Лилли решила, что они, вероятно, работают в одном из расположенных поблизости офисов или магазинов, выполняют работу мужчин, отправленных на фронт.

Она обратила внимание на пожилую пару, мужа, явно староватого для призыва. Они заказали чай с булочками и, казалось, наслаждались каждым кусочком. Жена протянула руку и смела крошку с пальто мужа, жестом, как подумалось Лилли, рожденным долгими годами любви и дружбы.

Рядом с Лилли сидели молодые женщина и мужчина в форме. Женщина держала мужчину за руку, не обращая внимания на чай, она поедала его глазами, а он говорил что-то медленно, мягко, слова разобрать она не могла, но их перешептывание явно было полно бесконечной любви. «Обещаю, со мной ничего не случится, – наверное, говорил мужчина. – Ничего не случится, я вернусь к тебе, ты не должна обо мне волноваться. Со мной ничего не случится». Лилли про себя помолилась о том, чтобы так оно и было.

Снова звякнул колокольчик, по которому ударила, открывшись, дверь. Она подняла глаза, убеждая себя, что это не может быть он, это всего лишь еще один незнакомец, пришедший выпить чаю, съесть тост и ненадолго спрятаться от холодного дня. Но она увидела Робби – он вежливо придержал дверь для пожилой пары, которая доела свои булочки и теперь покидала кондитерскую.

Он оглядел зал кондитерской, наконец увидел Лилли, улыбнулся уголком рта. Девицы, сидевшие стайкой, замолчали, повернули головы к двери, посмотрели на него с нескрываемым восхищением. Он направился к ней, расстегивая на ходу шинель, под которой она увидела его офицерские брюки и мундир. Кто-то, вероятно его мать, отполировал до блеска его кожаные краги, ботинки, портупею, потом он снял фуражку, и она увидела, что его прекрасные золотистые волосы очень коротко подстрижены.