Наташа Бойд - Девушка индиго

– Ну-с, что ты так напряженно обдумываешь, милая Бетси? Мне кажется, я слышу, как у тебя в голове стрекочет ветряная мельница – лопасти свистят, жернова скрипят, перемалываются зерна мыслей.

Он назвал меня Бетси – детским именем, от которого раньше мне хотелось избавиться, но сейчас, в виду нашей скорой разлуки, я почувствовала, сколько в него вложено любви.

– Мы стали производить больше смолы и дегтя для корабельных верфей, – сказала я. – Так почему бы нам не расширить посадки вечнозеленых дубов, чтобы торговать древесиной? Вечнозеленые дубы – лучший материал для кораблей, верно?

– Да, он определенно самый прочный. Но понадобится лет пятьдесят, а то и больше, чтобы деревья выросли и сгодились на спил.

– Что ж, нам нужно думать о будущем. Вы сами меня этому учили. Я хочу попросить вашего дозволения посадить вечнозеленые дубы и на других участках в Уаппу, папенька.

– Ну разумеется, – хмыкнул он. – Дозволение у тебя есть. Что-нибудь еще?

– Еще я хотела бы поговорить с мистером Дево о том, какие культуры стоило бы попробовать здесь посадить. Возможно, даже индигоносные. Хотя пока я не верю, что затея с производством индиго окажется удачной.

– Будь осторожна со Старратом, Элиза. Постарайся не превратить его в своего врага.

– Я буду осторожна, сэр. – Я помолчала. – А нельзя ли найти другого приказчика? Он такой гнусный человек. Понимаю, это будет нелегко, но…

– При всей своей гнусности Старрат знает эти земли лучше, чем кто-либо, и справляется со своими обязанностями – плантация приносит прибыль. Если мы откажемся от его услуг сейчас, это повлечет за собой одни неприятности.

– Конечно, папенька, я поняла. – Мне не хотелось создавать впечатление, что я не умею справляться с трудностями, поэтому я не стала настаивать. – Вы правы, разумеется. Спасибо, что приказали ему убрать позорный столб. Мне он очень не нравится. Вот только надо было подождать и удостовериться, что на сей раз распоряжение выполнено.

Отец понизил голос:

– Немногие люди наделены такой свободой мысли и состраданием, как ты, Элиза. Немногие понимают наши почти дружеские чувства и уважение к неграм. И в этом есть опасность.

Я крепче сжала перила парома и тихо спросила:

– Почему?

Отец уже заводил разговор со мной на эту тему в Вест-Индии, но поводом тогда был мой дорогой друг Бенуа. Мы с Беном вместе росли, были примерно одного возраста, и в раннем моем детстве родители не препятствовали этой дружбе, даже потворствовали, наблюдая за нами с интересом, не сказать с ярмарочным любопытством. Когда же маменьку это перестало забавлять, меня срочно отослали учиться в Англию, хотя лет мне было меньше, чем подобало для учения. По возвращении моем много лет спустя наша дружба с Беном возобновилась, став еще крепче, и окружающие внезапно забеспокоились. Особенно маменька. Я спорила с родителями, говорила, что невозможно просто взять и перечеркнуть детские привязанности и воспоминания. Бен был таким умным – я многое узнала от него о цветах и растениях, а он усвоил эти знания от бабушки. Именно Бену я обязана своей любовью к ботанике. Возможно, это была та самая причина, по которой мой отец так долго позволял мне общаться с Беном. «Почему нам опасно дружить с неграми? – спросила я у матери, когда мне было шесть. – Папенька же обсуждает свои важные дела с Цезарем и часто говорит мне, какой Цезарь мудрый». В ответ на свой опрометчивый вопрос я тогда получила беспощадный шлепок и лишилась ужина.

После восстания рабов в 1736 году в Вест-Индии и казни нашего обожаемого негра Цезаря – на следующий год его сожгли на костре – мне запретили водить дружбу с Беном. Наши рабы неделями выли и стенали по ночам, оплакивая неудавшийся мятеж и его последствия, а я, только вернувшись в ту пору из Англии, дрожала в постели без сна.

Разумеется, запреты не смутили упрямую пятнадцатилетнюю девчонку. Всякий раз, как мне удавалось вырваться из-под бдительной опеки матери, я убегала в поля под предлогом, что хочу подышать свежим воздухом. А случалось это нередко из-за ее участившихся приступов недомогания.

Мой отец был глубоко опечален и подавлен потерей Цезаря. Мне отчаянно хотелось спросить, почему он тогда не вмешался, чтобы спасти негру жизнь. Впрочем, я и сама понимала, что, как у человека на государевой службе, у него связаны руки. А тем временем Бен и сам начал меня сторониться. Между нами словно пролегла незримая граница, и я по наивности не сразу осознала, что она всегда присутствовала. Но от этого осознания мне не сделалось легче, сердечная боль не унялась. День за днем, неделя за неделей я бежала по дороге вокруг полей сахарного тростника, по тропинке между деревьями, выбиваясь из сил, к окраине участка земли, на котором всегда работал Бен, и натыкалась там на опасливый, недоверчивый взгляд. Бен смотрел на меня, как чужой. Мне здесь больше не были рады.