Михаил Попов - Проклятие тамплиеров (сборник)

Почему-то это последнее заявление вызвало меньший интерес у спутников, чем жуткие истории о марсельской войне с побежденной эпидемией.

– И куда же вы направляетесь в настоящий момент, мэтр? – поинтересовался аптекарь.

– Туда, где засели передовые полки моего главного врага. В Экс-ан-Прованс.

– Говорят, что там обнаружилась некая непонятная зараза. – Осторожно сказал один судейский другому.

Мишель де Нотрдам похлопал ладонью по объемистому кожаному саквояжу, лежавшему справа от него на сиденье.

– Не беспокойтесь, господа, здесь есть все средства предохранения от любого болезненного поветрия. По вашим словам, место назначения у вас Генуя, зачем вам делать большой крюк через Адье, едемте напрямую. Добравшись до Экса, я отдам вам эту замечательную, полностью оплаченную повозку вместе с певуном-возницей. Вы будете в Шартоне через двое суток, и даже быстрее.

Но ночью на развилке все трое просвещенных спутников исчезли, не простившись, не поблагодарив за приятное общество. Рассудили, видимо, что кружной путь по здоровой местности меньше навредит им, чем короткий по владениям зараженной.

Это была непоследняя потеря. Замолчал возница. До этого он охотно сыпал шутками, историями, веселыми песенками, но теперь сосредоточенно молчал, думая о чем-то своем. Впрочем, не слишком трудно было догадаться, о чем именно. Подряжаясь на эту работу, он не знал о дурных слухах из Экса и теперь мучительно взвешивал, что болезненнее: отказаться от большей части оплаты – в случае разрыва транспортного контракта – или смерть от прованской хвори.

В конце концов жажда жизни оказалась сильнее жажды наживы. Возница сбежал, и тоже ночью, в то время, когда мэтр и лакей спали в номере придорожной гостиницы.

Теперь Люк. Он тоже молчал. Мэтр поглядывал на него с исследовательским интересом. Перед ним была живая лаборатория, где ставился опыт: свет научного знания против тьмы предрассудка, питаемого животным страхом. Люк мог собственными глазами наблюдать в том самом Марселе, сколь могущественно средство, заключенное в кожаном саквояже мэтра. Стоило ему появиться со своей пробиркой и веером в какой-нибудь казарме или больнице, как заболевание отступало и никто больше не заболевал. Но юноша пасмурен и озабочен, и не потому что обливается потом под тяжестью медицинского груза. В его голове наверняка бродят сомнения, характерные для ума плебея. А вдруг чума в Марселе и чума в Экс-ан-Провансе – это две разные чумы, то, что помогало на побережье, не станет лечить в предгорьях? Наивный неуч. Мишель де Нотрдам несколько раз порывался прочесть ему лекцию, чтобы выправить работу его еще не стройного ума. Но всякий раз отказывался. По двум соображениям: не хотел унижать идеал своей науки уговариванием его принять. Во-вторых, он уважал свободу воли человека. Хочет сомневаться – пусть сомневается, хотя у него перед носом убедительнейшее средство против сомнений. Хочет сбежать – пусть сбегает. Как те судейские и аптекарь. Человек волен совершать поступки по своему усмотрению, хотя, на просвещенный взгляд, они и показались бы глупыми.

Дорога сделала крутой поворот направо. С холма, где между двух благообразных платанов торчало засохшее дерево, на суку которого, по преданию, повесился безнадежно влюбленный мельник Босси, открылся вид с дороги на типичную прованскую ферму. Такие крестьянские хозяйства широким веером окружали столицу провинции, образуя ее пищевой пояс. Живность и зелень к столу горожанина поступали с их гряд и пастбищ. Но сейчас деревенская идиллия не веселила глаз. Некрасивое длинное строение из серого камня в два этажа с узкими неодинаковыми окнами-бойницами, из одного равнодушно торчит жующая коровья голова. Жующая так уныло, будто она жует само время. Круглый зев колодца посреди двора, вознесенная к небу стрела журавля, с мятым кожаным ведром на черной веревке. Двор представлял собой слой вязкой грязи, испещренной копытами свиней и коз. Ни одной человеческой фигуры. И привкус горького несчастья в воздухе. Несчастья и безнадежности.

Ученый велел слуге опустить саквояж на землю. Открыл его, достал одну из стеклянных колб, вынул пробку, капнул пару капель на кончики пальцев и пометил зеленоватой влагой крылья горбатого, властного носа.

– Можешь оставаться здесь, если боишься.

Когда Мишель де Нотрдам вернулся под сень платана, слуги он уже не застал. Люк умчался прочь, как будто собственными глазами видел трупы с распухшими шеями и синими лицами, которые обнаружил в каменном доме его хозяин. Ученый еще раз прикоснулся лекарственными пальцами к ноздрям, закрыл саквояж и, вздохнув, взвалил его на плечо и вошел в Экс-ан-Прованс. Он был спокоен. У него были свои счеты с чумой. Восемь лет назад он потерял во время эпидемии не только жену и детей, но и веру в человеческое благородство, после того как тесть подал на него после эпидемии в суд, требуя вернуть приданое. Ученый был уверен, что эпидемия жадности вреднее для человеческого сообщества, чем эпидемия любой известной болезни. Правда, одному Господу известно, каким хворям и несчастьям суждено навалиться на род людской в будущем. Об этом Мишель де Нотрдам задумывался все чаще.