Татьяна Сенина - Кассия

– Вот оно что! Не дает же иконопоклонникам покоя моя скромная личность! – Иоанн усмехнулся. – А что августейшая?

– Слава Богу, августа решительно воспротивилась и заявила, что не позволит тебя тронуть и пальцем. И даже добавила, что если уж она покойному Мефодию, который весь иконоборческий клир отправил на паперть, не дала над тобой «всласть поиздеваться», то Игнатию тем более не даст. Патриарх даже растерялся от такого выпада. А она ему говорит, насмешливо так: «Ты же, владыка, обещал всех утешить своим снисхождением, неужели ты не пощадишь уже поверженного врага? Это было бы так невеликодушно!» Святейший поначалу заупрямился и возразил, что он готов проявить великодушие, но и о строгости тоже не надо забывать: мол, к тебе сюда ходят всякие люди и ты можешь совратить кого-нибудь в нечестие… Но августа усмехнулась и сказала: «Уверяю тебя, святейший, слухи о совращающих способностях Иоанна сильно преувеличены! Лично я, например, ни от кого из духовных лиц за свою жизнь не получила большей пользы для души, чем от него!» Патриарх поразился, помолчал и сказал, что ему «странно слышать из уст благочестивой государыни о пользе от общения с человеком, из-за которого наше государство столько лет пребывало в ереси». А государыня тогда вдруг обратилась ко мне: «А ты что думаешь? – спрашивает. – От еретика может ли быть что доброе?» Я ответил, что еретик, разумеется, вполне может подать хороший духовный совет, что ничего странного в этом я не вижу и завтра же отправлюсь к тебе в гости и делом докажу, что ничего опасного в общении с тобой нет! – Философ улыбнулся.

– Понятно. Что ж, проходи, садись, – Иоанн сделал пригласительный жест и сам тоже опустился в кресло. – Сейчас Кледоний принесет нам чего-нибудь закусить… Как твои дела? Всё преподаешь?

– Да, слава Богу, у меня всё прекрасно, как было и при прежнем государе. Честно говоря, я очень рад, что лишился епископской кафедры и вновь оказался на преподавательской. Я счастлив! Хотя, конечно, если б не августейшая, вряд ли мне позволили бы вернуться в училище. Владыка Мефодий поначалу возражал, но государыня настояла на своем.

– Разве твое покаяние Мефодия не устраивало? Ведь ты же покаялся?

– Да, но святейший… – тут вошел Кледоний, и Лев умолк.

Монах принес овальный серебряный поднос, где стояли два хрустальных кубка и кувшин с вином, тарелки с ломтиками сыра и соленой рыбы, миска с оливками, блюдо с ломтиками груш и дольками апельсина, и принялся расставлять всё на невысоком деревянном столе, покрытом простой льняной скатертью с полоской из вышитых крестиков по краю.

Лев тем временем окинул взглядом комнату, которую не успел еще толком рассмотреть. Она была не очень большой, но светлой за счет высокого окна, выходившего в сад. Помимо стола и двух плетеных кресел, покрытых бараньими шкурками, здесь стоял под окном небольшой диван, застеленный узорчатым покрывалом, а в углу жаровня. На полу лежал пестрый, уже истоптанный ковер, судя по рисунку, сирийской выделки. Чуть приоткрытая дверь справа вела, вероятно, в библиотеку – Философ разглядел в глубине той комнаты книжный шкаф. На восточной стене висело простое деревянное распятие, под ним на полочке – лампада из синего стекла на серебряной подставке и тут же небольшой аналой со шкафчиком для книг внутри, а перед ним круглый коврик, расшитый красными розами. На аналое строго поблескивало Евангелие в серебряном окладе. Но самое странное открытие ждало Льва на той же стене левее, почти в углу: это была икона Богоматери – та самая, что когда-то висела в «приемной» келье Сергие-Вакхова монастыря. Историю, из-за которой Грамматику было разрешено покинуть обитель, куда его прежде сослали, и удалиться в свое имение, Лев знал лишь в общих чертах – как монахи написали на Иоанна нелепый донос, узнав, что он держит у себя в келье образ Богородицы. Но что означала загадочная привязанность к этой красивой и немного странной иконе? Неужели просто память о годах юности, быть может, о каком-нибудь событии, известном только Иоанну?..

Лев взглянул на Грамматика и увидел, что тот наблюдает за ним. По губам Иоанна пробежала чуть заметная улыбка. Между тем Кледоний наполнил вином кубки и поставил перед хозяином и гостем.

– Благодарю, брат, – сказал Грамматик. – Угощайся, Лев! Сыр тебе, рыба тоже, а мне оливки, – проводив взглядом Кледония, он снова повернулся к племяннику. – Кстати, молиться по отдельности будем? Я ведь еретик.