Александр Андреев: Есенин

Отслужив обедню, пришёл на совет законоучитель — священник Смирнов [6] Смирнов Иван Яковлевич (1846—1929) — священник в с. Константинове. и с ним его дочь Капитолина; у отца Ивана открытый лоб, высокий и умный, — длинные пряди волос откинуты назад, — чёрные и крупные глаза горячо блестели; говорил рассудительно и отчётливо, точно читал проповедь о пользе учения: крестьянские юноши и девушки одарены от природы, но им не хватает образования.

Все чинно сидели за столом, пили чай с пирогами, вели беседу. Есенин стоял в сторонке, покорный и улыбающийся, слушал всех с интересом, но так, будто речь шла не о нём, а о ком-то постороннем.

Явился дед, Фёдор Андреевич Титов, отец матери, опрятный, в чистой светлой рубахе, перетянутой в талии витым пояском с кистями на концах, борода расчёсана, приглаженные волосы маслянисто поблескивают, глаза сияют весело и задорно. Он подсел к углу стола; мать налила ему чашку чая.

«Будем учить дальше», — сказал Александр Никитич твёрдо, с решимостью.

Дед Фёдор по-молодому проворно обернулся к внуку.

«Учить его надобно непременно. А то что же ему, собак гонять по селу? Пора нам своего учёного человека иметь при семье. Всё-таки учитель!»

Отец положил руку сыну на плечо.

«Марать бумагу стишками прекращай. Стишки и всяческая писанина — чепуха, Сергей. Всё это будет помехой в ученье. Это тебе мой наказ».

Сын сдержанно промолчал.

...И вот теперь он сбежал из школы, и надо в письме к отцу объяснять, почему не хочет учиться, и спрашивать, что ему дальше делать.

Он слез с печи, на ощупь сунул ноги в валенки, сел к столу; из-за икон достал ручку с заржавленным пером, загустевшие чернила разбавил водой.

Тягостная тишина стояла в избе, когда Есенин старательно исписывал листок; лишь перешёптывались в углу богомолки. Вложил листок в конверт, заклеил, надписал адрес: «Москва, улица Щипок, мясной магазин Крылова для прикащика Есенина Александра Никитича». Надписал и вдруг поёжился — то ли от охватившей внезапно тоски, то ли от стыда или от глухого, необъяснимого отчаяния.

Мать подержала конверт за уголок, задумчивая и, кажется, сильно расстроенная, положила обратно на стол. Ей до слёз стало жалко сына.

— Ну, вот... — Она вздохнула. — И написали... А пока придёт ответное письмо от отца, вернулся бы в школу, сынок... — Она сказала это робко, просительно, наверняка зная, что он заупрямится.

Но он ответил:

— Хорошо, мама, поедем. — И сразу же повеселел, в нетерпении засуетился. — Завтра же с рассветом и тронемся.

Мать сразу расцвела и помолодела, двигалась по избе легко, с удивлением глядя на сына, не умея понять, что же с ним произошло. Потом подошла к нему, приникла сухими губами к его голове. Из глаз матери выкатились крупные и тёплые слёзы.

В сизых космах мороза ввалился в избу дядя Саша в дублёном полушубке с бараньим воротником, в треухе из собаки; сняв рукавицы, сунул их в печурку, обмёл у порога валенки жёстким веником.

— Встал, сокол ясный! — Он кивнул Есенину. — Вот стервец, надавал всем хлопот!

Дед велел ему:

— Готовь подводу для дальней дороги. Отвезёшь его назад...

Рассвет они встретили далеко от села. После бурана поле белело сугробами, пышными и чистыми. По ним вдоль одиноких вех пролегала дорога, ещё свежая, ненакатанная. Есенин оглядывался, пытаясь угадать, где он сбился с пути и встретил волков. Да нет, какие в самом деле волки, ему просто показалось тогда!..

Из-за тёмной гряды леса вдали выползло косматое солнце, и розовый свет, подобно позёмке, потёк по сугробам, обнимая белую равнину всё шире, шире. Есенину представилась огромная, без конца и края Русь, вся заваленная снегом; по ней нёсся розовый свет зимнего утра. Он, вздрогнув, передёрнул плечами радостно, от полноты чувств: его влекло за какие-то неведомые пределы неосознанно, но неодолимо. Точно путник в пустыне, ощутил вдруг здесь, в заснеженном поле, неутолимую жажду, которая заставляла кричать: хочу знать! Знать! Многое знать, без разбора, чтобы насытить душу сполна; где они встретятся, эти знания, в спас-клепиковской школе или где ещё, возьму, буду хватать охапками! И с сынками богатых справлюсь! Охватило радостное нетерпение: скорей, скорей на место за парту, скорей снова услышать знакомый голос учителя... Вспомнил свои слова: «Буду работать в поле. Женюсь...» Понял всю их нелепость и засмеялся.

Мать повернулась к нему.

— Ты что, Серёжа? — Она была закутана в тёплый шерстяной платок, виднелись одни глаза, тёмные ресницы стали белыми от инея; глаза улыбались — она тоже была очарована и этим утром, и снегами, и морозным бодрящим воздухом; а сын — вот он, рядом с ней, он возвращается в школу...