Николай Бахрошин - Месть базилевса

Давний друг отца был говорлив как речной перекат, это поличи сразу поняли. Хлебом его не корми – любил, чтобы слушали. Обычно косины медлительны по характеру, сдержанны на слова, а этот – жужжит и жужжит, как шмель-хлопотун. Чем-то он напомнил Любене шебутного дядьку Весеню, такого же неутомимого говоруна, скорого на рассказ и на похвальбу. Хотя обликом не похож. Весеня высокий, а этот приземистый, широкий в кости, жилистый, как узловатый лесной пенек, руки длинно свешиваются почти до колен. Лицо, как у всех косин, плоское, пегая борода жидковата – клочьями. А глаза, спрятанные под кустами бровей, веселые, хитрые, так и блестят. Заглянешь в них – самому улыбнуться хочется.

– А дело было вот какое, – продолжал журчать Колима, не забыв проверить пальцами брови и нос. – Однажды, мальцом еще, побился он об заклад с приятелями, что спустится на челне по порогу. Уселся в лодку и сиганул прямо по стремнине. Дружки-приятели стоят, ждут, а нет его. Все, думают, пропал, забрал его к себе Водяной Дед. Ан, нет – выныривает вдруг прямо у берега, да. Весь в кровище, побитый, порты и рубаха – как собаки драли. Выходит из воды, а сам смеется: что, други, струхнули? Кто-то ему в ответ: небось каждый бы тут струхнул! А он: каждый, да не каждый. Я б, если струсил, из реки бы не выбрался! Ему в ответ: ну, ты и храбрый, паря… С тех пор так и повелось прозвище – Храбрый да Храбрый… А как он стал кнесом, знаете? Ну, как у вас, северян, называют правителей – князем? Нет? Так я расскажу! Тоже история, да… – Дядька пощупал бороду и удовлетворился ее наличием. – Отец-то Вадьима тоже был вождь, но не кнес, просто вождь у росского рода соколов. Отправился как-то со своими людьми в набег на тиверцев, а там его и срубили. После отца вождем соколов по старшинству стал первый сын, Кремень звали. Огромный такой, как сейчас помню, плечи не обхватить, и умом не дурак… Мыслями не тороплив, на слова не скор, но если решит что, расшибется, а сделает, да… – Колима примолк на миг, вспоминая давнее. – Вадьим хоть с малых лет удалым был, но – из младших в семье, кроме него у отца еще пятеро сыновей. А когда младшему придет черед править? Понятно, скорее всего – никогда. У Вадьима – ему к тому времени и двадцати не исполнилось – была уже своя ватага из дружков-побратимов. Как волки рыскали за добычей. Или – как соколы, – усмехнулся дядька. – Он-то, сказывают, уже тогда говорил, мол, настоящая сила – в единстве всех росских родов. Мол, всем нужно сойтись под одной рукой: и соколам, и совам, и волкам, и медведям, и другим. Но старшие всерьез его не принимали, ухмылялись лишь – балует малой. Что с него взять, малой еще, его мысли – ветер, дела – дым… И вот однажды собрались все шестеро братьев на пир. Два дня мочили усы в медовухе, наливались до полусмерти, как у россов в обычае, а на третий – изба сгорела. И никто из огня не выбрался – ни сами братья, ни те, кто с ними, лишь один Вадьим Храбрый как-то выскочил невредим. И объявил со своей ватагой – теперь он у соколов будет главным! И возрази попробуй… С тех пор он и взял власть. Сначала – у соколов, потом с другими родами россов заключил союз. С некоторыми – лестью да уговорами, а где – мечом да нахальством. Собрал вкруг себя большую дружину, городище построил, начал дань собирать с ближних и дальних. Тоже – где уговором, мол, вам же лучше, спокойнее под моей рукой, а где – огнем и набегом. Настоящий стал кнес, да… Россы на него не жалуются, наоборот, хвалят – свары между родами как есть прекратились. Ну, из других племен жалуются, конечно, не без того…

– Так что ж в избе-то случилось, когда он из пожара выскочил? – спросила Зара.

– А кто теперь знает? Про это лишь богам ведомо… Только, рассказывали, на костях да черепах погорелых потом видели зарубки от топоров и мечей, словно там, в избе, сеча была немалая. А уж как оно на самом деле… Поди теперь допытайся! Под началом-то Храброго россы сразу в большую силу вошли, вишь, даже к вам, на север, их набеги дотягиваются. А он, Вадьим Сокол, объявил себя кнесом всех россов. Теперь ему все вокруг платят, да… Так что за прошлое спрашивать, други мои, охотников не найдется.

Колиму, сына Отиса, внука Веньши, поличи нашли легко. В селеньях (вервях) косинов его все знали. Косины его уважали, слушали как старейшину. Впрочем, мудрено не услышать, любого насмерть заговорит, усмехался про себя Любеня.

Увидев его в первый раз, дядька Колима только руками замахал, мол, и не говори ничего, паря, даже рот не думай открыть, без того вижу, что Кутрин сын. Как не увидеть? На отца похож, словно отражение в воде, да! Только, пожалуй, волосом потемнее и статью покрепче будешь, да… И не говори ничего! Что с севера вы, из поличей, по одежке вижу, только у вас так-то расшивают узор птичьей лапой, ну а уж Кутрино-то потомство я помирать буду, и то узнаю… Даже рта не открывай, широко улыбался он, показывая желтые, редкие зубы.