Николай Бахрошин - Месть базилевса

Она улыбнулась.

– Нет, ты не смейся. – Зара по-своему истолковала ее улыбку. – Я правда его люблю. Больше жизни, больше всего…

– Верю, маленькая. Знаю. Сама была молодой… Только не возьмет он тебя с собой. Обратно погонит.

– Так я не скажусь сразу. Буду идти следом, а на глаза не показываться. Только потом объявлюсь, далеко, в чужих землях. Тогда не прогонит уже!

– Вижу, и об этом подумала. А как заметит?

– Меня-то? В лесу? – озорно прищурилась девушка.

Сельга кивнула. Знала, в лесу Заринка как дома, про таких родичи говорят: каждое дерево дорогу уступит, всякий зверь поклонится. В этом они тоже похожи с ней.

Но ведь отпускать ее…

– Не препятствуй, матушка Сельга! – жалобно попросила Заринка. – Отпусти, а?

Сельга вздохнула. Конечно, она как старейшина может приказать вернуться. И Зара послушается. И должна приказать, нельзя ее отпускать. Но и не отпустить нельзя… Обратно сказать, если бы ей самой, молодой, нужно было бежать вслед за юным, красивым Кутрей – ведь побежала бы, никого не послушалась.

– Сын Любеня тоже хорош, дубина стоеросовая! – вдруг разозлилась мать. Отправился за трижды тридцать земель искать любовь, тогда как настоящая его любовь, истинный подарок богини Лады – совсем рядом, лишь руку протяни. И чего этим мужикам надо, чего их все время тянет как можно дальше?!

– Что ж, иди, коль сердце зовет… – нехотя выдавила Сельга. – Только подумала бы еще раз, птаха моя… Не испугаешься ли потом? Путь далекий, опасный.

– Одного боюсь – потерять его навсегда! Как подумаю, что не увижу никогда больше – жить не хочется, сердце готово остановиться. Веришь, Сельга?

– Верю! Иди! Пусть будут с тобой пресветлые боги, маленькая моя!

Сельга еще раз, крепче, прижала к себе Заринку, поцеловала в тугие щеки, глянула в отчаянные глаза.

Потом долго стояла, смотрела вслед. Ах, птаха, птаха… Ладно, иди за своей судьбой, может, и выходишь. Над упрямством человеческим боги смеются, но упорству – сочувствуют. Помогают таким…

А она, Сельга, будет просить повелителей Прави быть благосклонными к сыну и к этой девочке.

Белый жеребец, злой и сильный, с самого утра вел себя беспокойно. Всхрапывал, мотал ушами и гривой, неожиданно приседал на задние ноги и норовил пойти боком. Жалея любимого коня, с которым пройдены бесчисленные дороги войн и набегов, хан Тервел долго терпел его капризы. Наконец не выдержал, с силой ударил между ушами рукоятью плети.

Жеребец понял, что хозяин рассердился всерьез. Присмирел. Лишь изредка косил шею и посматривал на всадника выразительным темным глазом. С укоризной, как казалось хану.

«А нечего баловать!» – сказал хан коню.

Понятно, застоялся за зиму. Как засиделись воины в дымных юртах аилов. Теперь, когда зима отступила, болгарские всадники оживленно готовились в дальний поход – до блеска точили длинные прямые мечи, которыми так удобно рубить с коней, обтягивали кожей и подбивали бляхами дерево щитов, чистили доспехи и снаряжение, запасали пучки тонких стрел и древки для копий. В этот поход хан решил не брать пехоту словен и валахов, в одиночку конные тумены двигаются гораздо быстрее. Впрочем, хан это знал, в их селах тоже многие садились на коней, составляли, подобно болгарам, боевые десятки, сотни и тысячи.

Он не препятствовал их порыву, понимал желания подданных. Идти грабить и разорять Ромею, войти в сам Константинополь Великолепный – что может быть заманчивее?

Сейчас ханская свита в азарте соколиной охоты, этой древней забавы повелителей и батыров, растянулась далеко по степи. Орали, гикали и взвизгивали от восторга, запуская ввысь серых, быстрых как стрелы соколов.

Занятый, как обычно, своими мыслями, хан немного отстал от остальных всадников. Вся свита уже умчалась вперед, лишь сзади, на почтительном расстоянии, за ним следовал десяток личных телохранителей, отборнейших из отборных, прославленных силой и свирепостью воинов, каждый из которых способен в одиночку сражаться со многими.

– Ай-яа! – Он приподнялся на мягкой попоне, пятками ударил жеребца по бокам. Конь охотно сорвался в галоп, быстро вымахал на большой, пологий курган. Плечистые телохранители, также стремительно рванув коней, рассредоточились вокруг возвышенности. Охранять повелителя так, чтобы не спускать с него глаз, но и не мешать ему – этому они обучены.

С высоты Тервел огляделся. Бесконечное весеннее небо расстилалось над такой же бескрайней степью. Черная земля парила и вздыхала сладко и пряно, как просыпающаяся от сна красавица. На возвышенностях снега уже не осталось, лишь в низинах еще лежал сизый, ноздреватый наст. Ничего, совсем скоро… Подсохнет степь, зазеленеет сочной весенней зеленью, и двинутся на юг стремительные тумены. Когда первая трава прорастет, можно не думать о пропитании коней – быстро пойти.