Виктор Бороздин - И опять мы в небе

…Снегопад кончился. Ветер затих, и мороз сковывал все сильнее. Облака вдруг разорвались и рассеялись, и на небе всплыла луна, огромная, вся наполненная ярким голубым светом. И все вдруг переменилось. Той непроглядной темноты, которая только что обступала их, уже не было. Заголубился, заискрился снег, заголубилась даль. Чернели только тени от деревьев, изломанные, причудливые, как провалы пещер, будто в них и спряталась на время чернота ночи. Видимость стала на десятки километров – зачем она теперь?! И среди бесконечной этой голубизны черное, уродливое, все еще дымящееся пепелище. Да по сторонам такие же черные с уродливо обгоревшими сучьями ели.

Только сейчас увидели они верхушку горы, голую, без единого деревца или кустика. До нее было каких-нибудь пятьдесят-семьдесят метров. Шли бы они чуть выше, и эта злополучная гора прошла бы под ними!

Луна все плыла, тихая, умиротворяющая. И все вокруг было так мирно, словно ничего не случилось. Что же это – насмешка над ними?.. Как только свершилась страшная, непоправимая катастрофа, все кругом прояснилось. Вот же – все как на ладони видно! То, что рядом. И то, что далеко… Может, не надо было при старте сетовать на Бурмакина за то, что он так долго возился с мотором, пусть бы мотор еще с полчасика не заводился… Может, не надо было радоваться попутному ветру, который увеличивал скорость их полета? Пусть бы дул встречный, пусть они бы боролись с ним и пришли бы к этой горе на час позже, когда здесь не было ни снегопада, ни темноты… Тогда они издалека увидели бы ее, эту гору, и вон ту, соседнюю…

Тяжело, с каким-то надсадным хрипом дышал Костя Новиков. Как ему помочь? Что можно сделать здесь, на снегу и морозе?! Конечно, их хватятся, будут искать, они не сомневались в этом. Но когда еще найдут? Кругом леса, на сотни километров.

Устинович поднялся.

– Попробую добраться до людей. Надо сообщить, где мы. Косте нужна срочная помощь.

С минуту он внимательно осматривал все кругом. Куда идти? Сколько ни вглядывался, ни малейшего намека на жилье не увидел. Лес да снег. Ни просеки, ни дорожки. Суровый, дикий край. Можно пройти и двадцать и тридцать километров, не встретив жилья, человека.

Все же он стал спускаться с кручи, придерживаясь за еловую ветвь, не обгоревшую, но пожухлую от жара. При первом прикосновении подсохшие иголки разлетелись, обнажив всю ветвь. Она была крепкая и гибкая, держаться было удобно. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как провалился по пояс. Снег, как всегда в лесу, был рыхлый, не утрамбованный ветром. И глубокий. Едва выбрался, снова ушел по плечи. Стало ясно: по двухметровым наносам без лыж не пройти. Он повернул назад, к костру.

Под руку попалась плитка шоколада. Этих плиток тут было разбросано много, их выкинуло из гондолы взрывной волной. Он отломил кусочек, машинально сунул в рот, пожевал его, но, кроме горечи, ничего не ощутил и бросил обратно в снег.

Сколько прошло времени – час? пять часов? Тридцатиградусный мороз люто прохватывал сквозь одежду, вплотную поджимал всех к костру. На Костю накинули все, что смогли найти: остатки обгорелой меховой одежды, брезент.

Алешу Бурмакина знобко потрясывало. Он сидел, неловко привалившись к еловому стволу, придерживая рукой ноющее плечо. Размяться, согреться он не мог. Боль постепенно ожила, жестоко пронизывала.

Пламя в костре суетилось, перескакивая с места на место. Виктор Почекин, не мигая, смотрел на эту суету. Перкаль быстро сгорал. Виктор вставал и, шатаясь, шел на поиски нового. Из-под наскоро намотанной на голове повязки все еще сочилась кровь.

Его опережали Матюнин и Устинович. Обходя обглоданные огнем, торчащие в стороны стальные ребра корабля, пробирались, увязая в снегу, отдирали примерзшие к заледенелому снегу куски перкаля, хотя сил, чтобы отдирать, вытягивать из снега ставшие пудовыми ноги, и у них не было. Задубелый, звенящий на морозе перкаль приволакивали к костру.

Поддерживать огонь. Это было главное, что нужно сейчас делать. Надо, чтобы пламя костра далеко было видно. Тогда их скорее найдут.

…А в Долгопрудном еще никто ничего не знает. Не знают, что нет больше тринадцати самых лучших их парней. А с изуродованного остова корабля ветер сметает черные хлопья пепла.

Но будет все. Сжавший горло жен, матерей стон: Плач осиротевших малышей. Сирены «скорой помощи». Торопливые удары в дверь – какой-то сердобольный человек, желая оградить родных от страшных «последних известий», которые должны прозвучать с первым голосом радио, по ошибке отключит не радио, а электросеть, и звонки замолчат. Столько непоправимого горя обрушится на один лишь подъезд дома ИТР, где жили все те, кого уже нет.