Энтони Ричес - Клык леопарда

Я – Марк Агриппа, изредка называемый Випсанием, народный трибун и консул Сената, солдат и генерал Римской империи и друг Гая Октавиана Цезаря, сейчас уже Августа. Я пишу эти воспоминания на пятидесятом году своей жизни, чтобы потомки могли узнать о временах, когда Рим истекал кровью, раздираемый клыками различных группировок, когда Октавиан Цезарь сразил зверя раскола и спас почти безжизненное тело нашего государства, когда Август вылечил израненный Рим и вернул ему силы, чтобы стремительно продвигаться к границам мира. И я тоже, по мере возможностей, внес свою лепту в этот триумф. Вот об этой лепте и расскажут мои воспоминания, дабы историки далекого будущего могли проникнуться величием удивительных свершений Августа и Рима.

Под командованием Цезаря Августа я выполнял определенные задачи по восстановлению Рима, и за эту деятельность Рим щедро наградил меня. Я трижды был консулом, один раз эдилом и трибуном и дважды наместником Сирии. Дважды я получал печать Сфинкса из рук самого Августа, когда тот тяжело болел. В Перузии я вел победоносные римские легионы против Луция Антония, в Галлии – против аквитан, а на Рейне – против германских племен и отказался от предоставленного мне за эту службу триумфа. В Испании и Паннонии мною также были подавлены восстания различных племен и группировок. Именно Август присвоил мне титул главнокомандующего нашим флотом, и мы спасли от пирата Секста Помпея наши суда, укрыв их в бухте в западной части Неаполитанского залива. Потом на сицилийском побережье, при Милах, в Навлохе, эти суда нанесли поражение Помпею и разгромили его флот, и за это деяние Сенат наградил меня военно-морской короной. У Акция мы сокрушили предателя Марка Антония и таким образом возродили к жизни Рим.

В ознаменование освобождения Рима от египетской измены я воздвиг храм, который сейчас называется Пантеоном, и другие общественные здания. В качестве главного руководителя города от имени Августа и Сената я отремонтировал старые акведуки и построил новые, чтобы почтенные граждане и простой люд Рима имели в достатке воду и не болели. И когда в Рим пришла спокойная жизнь, я содействовал изучению мира и его отображению на картах – делу, начатому еще во времена диктатуры Юлия Цезаря и продолженному его приемным сыном.

Вот об этом я и собираюсь писать в своих воспоминаниях. Однако прежде я должен рассказать о временах, когда эти события только зарождались, о временах, наступивших через год после триумфального возвращения Юлия Цезаря из Испании, из кампании, в которой участвовали и Гай Октавиан, и Сальвидиен Руф, и я.

Я был вместе с ним в Аполлонии, когда пришла весть о смерти Цезаря…

Прости меня, мой дорогой Ливий, что я так долго приступал к ответу тебе. Причины все те же: отставка, кажется, совсем не улучшила мое здоровье. Доктора с мудрым видом качают головами, таинственно бормоча что-то себе под нос, и берут деньги. Ничего не помогает: ни мерзкие лекарства, которыми меня пичкают, ни даже воздержание от всех тех радостей, от которых (как тебе известно) я когда-то получал удовольствие. В последние дни из-за подагры мои пальцы отказывались держать стилус, хотя я знаю, как ты усерден в своих трудах и насколько велика твоя нужда в моей помощи, о чем ты и писал мне. Кроме того, в последние недели к моим иным немощам прибавилась бессонница, так что я провожу свои дни в вялости и апатии. Однако друзья не покидают меня, жизнь течет, и за это я благодарен.

Ты спрашиваешь о ранней поре моего общения с нашим Императором. Должен сообщить: всего три дня назад он соблаговолил посетить мой дом, дабы проведать меня после болезни, и я счел политически правильным рассказать ему о твоей просьбе. Он улыбнулся и спросил, будет ли, с моей точки зрения, правильным помогать такому упорствующему в своих заблуждениях республиканцу, как ты, а потом мы заговорили о былых временах, как люди, чувствующие приближение старости. Он помнит многое – даже мелочи – более ярко, чем я, чья профессия и состоит в том, чтобы ничего не забывать. Наконец, я спросил у него, нет ли у него желания отослать тебе собственный рассказ о тех временах. Его взгляд на мгновение устремился вдаль, а потом он улыбнулся и сказал: «Нет. Императоры вкладывают ложь в свои воспоминания с большей охотой, чем поэты и историки». Он попросил меня передать тебе свои наилучшие пожелания и дал позволение писать тебе, не сковывая себя какими-либо ограничениями.