Пенелопа Фицджеральд: Голубой цветок

Покуда жили в Обервидерштедте, Харденберги не звали к себе соседей и приглашений их не принимали: бежали людскости, суеты. Вдобавок и средства не позволяли. Семилетняя война дорого обошлась казне, — Фридриху Второму пришлось объявить лотерею, чтобы покрыть протори, — а кой-кого из верных ему помещиков и вовсе разорила. В 1780 году четыре имения, что поменьше, Харденбергам пришлось продать, а еще в одном, Мёкритце, распродали на аукционе все нажитое. Осталось запустение — ни фаянса, ни живописи, ни штор, ни скотины. Далеко, до низкого горизонта темнели непаханые поля. В самом Обервидерштедте узкие стрельчатые окна глядели на пустые голубятни, рядами, рядами, да Gutshoff [6] Здесь: господский амбар (нем.). , чересчур просторный, чтобы его заполнить хотя бы вполовину, торчал на месте прежней монастырской часовни. Барский дом вид имел плачевный: облезлый, с отставшей черепицей, в разводах от воды, годами точившейся сквозь расшатанные желоба. Пастбище над чумными могилами иссохло. Поля истощились. Скот стоял по канавам, где сыро, выискивая бедную траву.

Поменьше и куда приютней был Шлёбен-подле-Йены, куда семейство порою наезжало. В Шлёбене был мельничный ручей, замшелые дубы, и «сердце — робко прикидывала Августа, — глядишь, и нашло бы покой». Но Шлёбен так же запустел, как и все прочие именья. Покоя в том немного, отвечал ей фрайхерр, когда тебе отказывают в продлении кредита.

Как человеку благородного сословия, мало какая денежная карьера могла открыться фрайхерру, зато своему-то Принцу он вправе был служить. В 1784 году (едва умер прежний управляющий) его назначили управляющим соляных копей курфюрста Саксонского, что в Дюренберге, Кёзене и Артерне, с жалованьем в 650 талеров, отказав ему в придачу кой-какие лесные откупа. Главные конторы соляных копей располагались в Вайсенфельсе, и фрайхерр купил там дом на Клостергассе. На Шлёбен здесь было непохоже, но Августа, покидая стылый неуют Обервидерштедта, лила радостные слезы, молясь, чтобы ей этого не зачли в неблагодарность. В Вайсенфельсе было две тысячи жителей — две тысячи живых душ, кирпичные заводы, острог, богадельня, бывший дворец, свиной рынок, и суда ходили по реке, и в искристый, зеркальный плес гляделись большие облака, и были мост, лечебница, базар по четвергам, и стлища, и много-много лавок, чуть не тридцать. Карманных денег у Августы не водилось, в лавки никогда она не хаживала, даже редко выходила из дому, иначе как по воскресеньям, но, как в неверный зимний час вдруг проглянет солнце, проклюнулась в душе у нее радость от сознанья, что столько всякой всячины и столько всякого народу оказалось рядом, под рукой.

Здесь, в Вайсенфельсе, родился Бернард, суровым февралем 1788 года. Фриц, тогда почти семнадцатилетний, был тогда не дома в Вайсенфельсе, а у дядюшки Вильгельма в Люклуме, что в Брауншвейг-Вольфенбюттельском герцогстве. Мальчик далеко ушел от своего домашнего учителя, тому приходилось ночами корпеть над физиологией и математикой, чтобы его догнать. «Что, в конце концов, ничуть не странно, — писал дядюшка, — учителя все людишки ничтожного разбора, а все это гернгуттерство — ничто, как пустое распеванье гимнов, и труды хозяйственные, отнюдь фон Харденберга недостойные. Отправь ты лучше Фрица, хотя на время, пожить у меня в доме. Ему пятнадцать, не то шестнадцать, упомнишь разве, пора бы уж различать вина, чему не научишься в Вайсенфельсе, где виноград годится разве на коньяк да уксус, а также понимать, о чем толкуют взрослые мужчины, когда они из порядочного общества». Фрайхерра, как всегда, привели в ярость замечания брата, а всего более — их тон. Вильгельм десятью годами прежде него явился в этот мир для того только, кажется, чтобы его бесить. Лицо больших достоинств — в собственных своих глазах, добавлял фрайхерр, председательствующий Саксонской ложи (Люклумской ветви) Немецкого ордена, он к месту и не к месту щеголял масонским крестом на шее, и этот крест был еще тесьмой и плисом вышит на его камзоле. Харденбергским детям он был известен как Большой Крест или Его Сиятельство. Так никогда и не женившись, он благосклонно привечал не только свою же братию помещиков, но музыкантов, политиков, философов — всех, кому положено сидеть у великого человека вкруг стола, высказывать свои сужденья и соглашаться с его собственными.

Прогостив несколько месяцев у дядюшки, Фриц воротился в Вайсенфельс, привезя от него письмо.