Пенелопа Фицджеральд: Голубой цветок

В Йену воротились на тележке дровосека, по счастью спускавшейся по изволоку. Даже дровосека (а дровосеки обыкновенно ни на что, прямо до них не касающееся, не обращают внимания) пробрали крики и стоны бедняги Бека. «Господин никак певец?»

— Езжай прямиком к анатомическому театру, — велел Дитмалер. — Ежели там открыто, я раздобудусь кишками и иглой.

Стояла ранняя рань, не купить ни опийной настойки, ни шнапса, хотя Дитмалеру, тоже приверженцу ученья доктора Брауна, и не терпелось влить того и другого побольше пациенту в глотку.

В 1791 год, к началу осеннего триместра открылась новая глава в образовании Фрица — Лейпциг. Ему исполнилось девятнадцать лет, Лейпциг, насчитывавший пятьдесят тысяч жителей, был самый большой город из тех, в каких приходилось ему жить. И оказалось вдруг, что посылаемых средств решительно ему не хватает.

— Придется переговорить с отцом, — сказал он Эразму.

— Он будет недоволен.

— А кто будет доволен, когда у него денег просят?

— Но куда ты подевал их, Фриц?

— Потратил то, что было, на насущные нужды. Есть душа, есть тело. У старика у самого, небось, когда был помоложе, были такие нужды.

— Ну, разве что до того, как с ним случилось пробужденье, — сказал Эразм мрачно. — Теперь от него сочувствия не жди. Не пойму, как ты в свои девятнадцать лет еще не понял.

В следующий свой приезд в Вайсенфельс, Фриц решился:

— Батюшка, я молод, и, со всем моим уваженьем говоря, я не могу жить, как старик. В Лейпциге мне приходится терпеть лишенья, за все время там я заказал одну-единственную пару башмаков, я отрастил длинные волосы, чтобы не разоряться на цирюльника. По вечерам ем хлеб один…

— И что ж такое хочешь ты этим сказать — не можешь жить, как старик? — перебил фрайхерр.

Фриц решил подступиться поосторожней.

— Батюшка, в Лейпциге все студенты в долгу как в шелку. Я не могу обойтись тем, что вы мне посылаете. Нас остается еще шесть ртов в доме, знаю, но есть же еще именье в Обервидерштадте, да и в Шлёбене.

— По-твоему, я про них забыл? — фрайхерр усмехнулся.

И сверху вниз провел ладонью по лицу.

— Отправляйся в Обервидерштедт, там повидаешь Штайнбрехера. Я тебе дам к нему письмо.

Штайнбрехер был управляющий фрайхерра.

— Он не в Шлёбене разве?

— Он ведает доходами и с того, и с другого поместья. Этот месяц он в Обервидерштедте.

В четыре часа утра Фриц занял место в дилижансе, который отходил в Вайсенфельсе от «Оленя» и через Галле полз в Айслебен. Во всей Европе не было медленней немецких дилижансов: кладь загружалась на некое скрипучее продленье пола над задней осью, и приходилось все снимать и загружать всякий раз, как выходил или входил ездок. Пока кондуктор управлял этой работой, возчик задавал себе и лошадям корму — черствого черного хлеба.

В Айслебене, возле «Черного малого», сидя на скамье, ждал его посланный из Обервидерштедта.

— Grüss dich [14] Здравствуй (нем.). , Иосиф, — через семь лет Фриц не забыл его. — Зайдем-ка в лавочку, опрокинем по стаканчику шнапса. — В Саксонии торговать спиртным на постоялых дворах запрещалось.

— Не хотел бы я видеть сына вашего отца за подобным развлечением, — отвечал Иосиф.

— Но, Иосиф, я тебя хотел развлечь. — Затея, очевидно, провалилась. Взяв на постоялом дворе лошадей, в глухом молчанье добрались они до Обервидерштедта.

Управляющий их ждал, хотя совсем уже стемнело. Фриц предъявил отцовское письмо и ждал, когда его изучат — дважды. Наконец он прервал неловкое молчанье:

— Господин управляющий, мой отец, кажется, вам поручает выделить мне немного денег.

Штайнбрехер снял очки.

— Но денег нет, молодой фрайхерр.

— И он погнал меня в такую даль, чтобы я это услышал.

— Полагаю, он хотел, чтобы вам это запомнилось.

Тридцать миль, обратную дорогу в Вайсенфельс, Фрицу пришлось одолевать пешком. Когда он добрался до Клостергассе, отец вернулся из управления соляными копями, но он был не один.

— Его высокоблагородие дядюшка Вильгельм пожаловал, — сообщила Сидония. — Большой Крест собственной персоной. Твои дела решают. Как со Штайнбрехером поладили? А я вот, знаешь, думаю: был бы кое-кто не старей других, а молодые не беднее стариков…

— Но, Сидония, мы куда бедней, чем даже сами могли себе представить, я в этом убедился.

— Ты же не спрашиваешь, в чем убедилась я, — ответила Сидония. — Я здесь живу, у меня больше возможностей для наблюдений, чем у тебя.