Михась будто услышал его мысли. Заговорил быстро, сглатывая слова, коротко и резко поглядывая то в одну сторону, то в другую – боялся, что увидят охранники, заподозрят недоброе. Не время нынче давать лишний повод для подозрений.
– У нас всё готово, пулемётчик. Уйдём на рывке. И дай бог, всё образуется! Неправильно толкуешь. Не резни боимся ссученными! Нам мазаться с ними, так, пустая трата времени и сил. Да и резня лагерная не по нашим понятиям. Сгуртуют нас вскорости всех, как особо тяжких, и на Колыму^ Точно тебе говорю. Вижу по глазам – кипиш переморгнуть надеешься. Не выйдет, паря. Тебя тоже в список внесут. За базар отвечаю.
Сашка дёрнулся: синие глаза подделись дурной поволокой. Михась будто ничего не заметил, продолжал своё:
– Почему тебя в тему ввели? Чё, думаешь, не видим, что учуял что-то недоброе, приглядываешься к нам, как лис… Кто тебя знает. Вдруг решишься стукануть хозяину, всякое бытает… А побег мы задумали верный,
пулемётчик. Всё на десять рядов просчитали, и время подходящее выбрали. Весна!
Бойкий перестук топоров раскачивал тишину. Где-то за боярышником, обнесённым снежным хрупким намётом, раздался скрип снега. Михась тут же вскочил, в полусогнутой руке – топор; едва успел откатиться вниз и скрыться за сугробами, показался Краснопольский. Сашка сделал вид, что не заметил лейтенанта. Занёс топор над головой и с надрывным кхе-каньем рубанул по стволу сосны. Весь вид его говорил: смотрите, любуйтесь, как умеет работать каторжанин. Краснопольский покрутил головой и, не найдя ничего подозрительного, пошёл по следу Михася. Там застучал топор.
Сашка, обессиленный, присел в сугроб. Задумался. Надо ли говорить о том, что разговор с вором должен умереть в нём.
Побег. Сашка думал об этом и боялся думать. Какой заключённый не думает о побеге!? Всякий думает! С той лишь разницей, что одни постоянно, и днём и ночью, сытят себя иллюзиями неожиданного беглого счастья, а другие – временами!
С этой минуты мысли о побеге неотвязно стали преследовать его. Даже во сне лишили покоя омутно-весеннего настроения. Сашке-пулемётчику невдомёк было в те минуты, что за ними, надёжно укрывшись за раскидистым кедрачом, кто-то наблюдает.
Весна в тот сорок девятый год наладилась ранняя. Солнце непривычно быстро выпутывалось из предрассветных дымок, пробегало как-то весело над грядой сопок и зависало, опять же непривычно надолго, в самом зените. Воздух терял стылую упругость, густел; снега вытаивали; дороги раскисали, отрезая районный центр от близлежащих деревень и поселений.
Николай Мансура запряг Лорда и с первыми всполохами зорьки выехал в Братск. Дорога, как ни крути, займёт день. Вернуться домой, в Уварово, он планировал на третьи сутки…
Николаю шёл тридцать шестой год. В недавнем прошлом он в чине майора числился в рядах спецотдела МГБ, но в сорок седьмом был комиссован из-за тяжёлого ранения в грудь. Несколько месяцев назад устроился инспектором лесоохраны в местный леспромхоз. И соответствующий документ, маленькая книжечка в зелёном переплёте, всегда был при нём: в левом нагрудном кармане служебного кителя. Признаться, первый месяц в новой должности для Николая прошёл в нервном напряжении. Шутка ли, ведь как работать на гражданке, ему до сей поры было неведомо. Но Николай все новшества воспринимал с суровым спокойствием. Пришло время отвыкать от военной службы, хотя иногда воспоминания, помимо его воли, одолевали до помутнения в голове.
Осень сорок четвёртого года для Николая осталась, пожалуй, самой памятной. Той осенью его угораздило влюбиться. И хоть произошло это с ним не впервой – влюбляться доводилось и раньше, когда краткосрочные знакомства, бывало, перерастали в краткосрочные романы. Но на сей раз с ним случилось происшествие, которое изменило его жизнь навсегда. Он метался по уже освобождённому городу в поисках лазарета, откуда раненых вот-вот могли отправить в тыл. А среди них был старшина его разведгруппы Поливан, не попрощаться с которым Мансура не имел права: слишком многое они пережили за два года фронтовой разведки.
Жизнь в городе медленно, словно с оглядкой, восстанавливалась: на базарной площади чуть ли не каждый день устраивалась толчея; уже вторую неделю, как шли восстановительные работы железнодорожного вокзала; улицы запрудило гражданское население. Мансура зашёл на местный телеграф. Что его туда занесло, и сам не понял, может, собирался спросить, где находится лазарет? Он только переступил порог полутёмного с низким потолком помещения, как сразу увидел её лицо: бледное, почти с прозрачной кожей, с красивыми заострившимися скулами и глаза, словно мерцающий омут, тёмные, диковинно раскосые, оттенённые чёрными густыми ресницами. Таких глаз он никогда до этой минуты не встречал, а затем услышал её голос. И тут его словно оглушило. Он настолько растерялся, что, простояв несколько минут истуканом у стойки, так и не найдя в себе силы обратиться к ней, вышел из здания. Он вышел, а перед глазами остался её образ с пронзительно-глубоким взглядом. И всё время, пока он искал и нашёл-таки лазарет, который находился сразу за телеграфом, и пока разговаривал со старшиной, его неотступно преследовал образ красивой девушки.
Читать дальше