Джалол Икрами - Поверженный

— Брат мой, мой богатырь, герой наш, дорогой Сайд! — сказал он. — Разве мог я подумать, что я, старый, убитый горем человек, старший твой брат, останусь жив, а ты раньше меня закроешь глаза?

При этих словах Мирак, его мать и другие женщины зарыдали.

— Кто мог подумать, что такой богатырь упадет, сраженный безжалостной пулей врага, — и это в такое горячее время, когда все пришло в движение, когда лучшие отстаивают завоевания революции.

Ты это знал! Ты спасал других, товарищей своих, загородив их своей грудью! Ты сам бросался наперерез врагам, чтобы другие получили свободу, ты пал жертвой за других! Твоя смерть должна быть для нас уроком. Смерть Сайда Пахлавана требует, чтобы мы шире открывали глаза, чтобы мы научились распознавать врагов, отличать врага от друга. Довольно, хватит! Нерешительность, слабоволие, ложное добродушие принесет только гибель нашему революционному делу! Нужно быть беспощадными к врагам революции. Мы должны ответить кровью за кровь, смертью за смерть!

Хайдаркул очень разволновался. У праха лучшего своего товарища он высказал всю боль и обиду своего сердца и призвал народ к бдительности, непримиримости к врагам революции.

После него со слезами говорил Козим-заде, рассказал, как он был спасен Саидом, низко поклонился останкам своего спасителя и поклялся отомстить за него.

Файзулла Ходжаев объявил митинг закрытым, объявил, что похороны состоятся на холме Шахидон, за воротами Углон.

Траурные носилки подняли, снесли вниз и по военному обычаю установили на оружейный лафет, который везла четверка лошадей, украшенных черными и красными лентами. За носилками шли Мирак и все родные, потом члены правительства, Хайдаркул, Асо, Насим-джан, Козим-заде. За ними — военный оркестр, игравший траурный марш.

Среди тех, кто следовали за носилками с прахом Сайда, были Низамиддин и председатель ЧК Аминов. Шли молча, исподлобья поглядывая на народ. Оба они считали себя виноватыми, ответственными за происшедшее — с той, однако, разницей, что председатель ЧК скорбел о тяжелой утрате, которую понесла революция, а Низамиддин видел в этом поражении своих единомышленников и грозившую им неудачу.

Толпы народа стояли на улицах города, люди смотрели на похоронную процессию, даже взобравшись на балаханы и на крыши домов. У хауза Девонбеги Низамиддин увидел в толпе Окилова, одного из своих приспешников, делавшего ему какие-то знаки. «Вот негодяй!» — в сердцах пробормотал Низамиддин и, отвернувшись от него, обратился к председателю ЧК:

— Ваши люди, конечно, будут охранять руководителей на кладбище… Я еще с вечера распорядился, чтобы здесь дежурили милиционеры.

Вокруг кладбища будет двойная охрана…

— Правильно сделали! — сухо отвечал председатель ЧК.

Такой ответ показался Низамиддину неприличным, недостойным его особы. Ведь как-никак он — назир внутренних дел! Почему же этот человек говорит с ним так неучтиво? Может быть, уже известна его тайная связь с Асадом Махсумом? В этом не было бы ничего удивительного. Кто знает, может, какой-нибудь трус, испугавшись разгрома отряда Асада Махсума, выдал его? Поведение председателя ЧК подозрительно. И, как назло, этот болван Окилов делал ему какие-то знаки. Дай бог, чтобы председатель ЧК или кто другой не заметили этого…

Низамиддин расстроился. Каждое слово, каждый взгляд вызывали в нем настороженность, подозрение. Он сомневался в каждом человеке, всех боялся. Горькая выпала ему доля. Он завидовал Асаду Махсуму: тот смог открыто выразить свой протест и уйти; никому не льстит, никого не боится, не лжет, не притворяется: дерется, убиваег, сражается, отступает и вновь наступает… А он…

— Товарищ Низамиддин! — Голос зовущего отрезвил его. К нему подходил Акчурин.

Низамиддин обернулся к нему с подобострастной улыбкой, сказал:

— Слушаю вас.

— Вы должны выступить с речью у могилы, — сказал Акчурин. — Скажите о бдительности, о необходимости дать отпор врагам революции.

— Хорошо, хорошо, — с готовностью отвечал Низамиддин. — Я постараюсь.

Акчурин отошел от него. Низамиддин немного успокоился, оглянулся по сторонам и вновь зашагал важно и степенно. Он понял, что тайна его еще не раскрыта, что ему верят, раз дают такое важное поручение — слово на похоронах Сайда Пахлавана. Но что он должен сказать? Сначала, конечно, о самом Сайде: сожаления, восхваления, о его геройстве, об убийстве… Потом, может быть, об Асаде? Нет, нет! О нем не надо упоминать… Лучше сразу перейти к вопросу о бдительности, о Назирате внутренних дел, о самозащите и самопожертвовании… Прощай, дорогой друг! Спи спокойно, а мы продолжим твое дело, отомстим за тебя… и так далее… и тому подобное.