Элиза Ожешко - Гибель Иудеи

Глаза Регуэля зажглись радостным блеском.

— Так ты иудейка? — спросил он.

— Как и ты, — спокойно подтвердила она и улыбнулась, заметив, что он облегченно вздохнул.

— Но каким образом, — спросил он с недоумением, — решаешься ты выходить из города на дорогу, где даже отважным мужчинам угрожает опасность? Я трепещу при одной мысли о том, что ожидало бы тебя, если бы ты попалась в руки одного из этих нечестивых римлян…

Она вспыхнула.

— Разве ты так мало знаешь, как иудейки дорожат своей честью? — сказала она. — Знай, прежде чем римлянин сделал бы меня своей возлюбленной, вот этот последний друг нашел бы путь к моему сердцу.

Она вынула из складок платья маленький кинжал в драгоценной оправе и небрежно коснулась им своей груди.

Регуэль побледнел и потянулся к острому клинку.

— Там яд на острие! — крикнула она, отнимая у него кинжал.

Взгляд ее погрузился в его глаза, и теплое дыхание коснулось его лица.

— Оставь его мне, — взволнованно прошептал он. — Когда я подумаю, как легко…

Она усмехнулась насмешливо и обольстительно.

— А тебе что за дело, мальчик?

— Ты права, — сказал он грустно. — Какое дело мне если твой супруг позволяет…

Он не договорил; скрытый вопрос, который слышался в его словах, позабавил ее.

— Мой супруг, — медленно проговорила она с серьезным выражением лица, — если бы он знал, что я шучу здесь с юношей, он бы… Он был ревнив, как тигр…

— Был? — взволнованно проговорил Регуэль. — Значит, он уже умер? И ты…

Она вскочила, засмеявшись, и склонилась в степенном глубоком поклоне.

— Старая, старая вдова, — сказала она.

Он ничего не ответил, а только глядел на нее долгим взглядом, потом наклонился и поцеловал ей руку.

— Что ты делаешь, Регуэль?

— Ты так прекрасна, — прошептал он.

Она слегка отодвинулась от него и посмотрела задумчиво на свои узкие, тонкие пальцы. Много мужских уст касалось их, но никогда никто их не целовал таким горячим и вместе с тем таким чистым поцелуем.

— Регуэль, — сказала она. — Я должна пожурить тебя. Так-то ты исполняешь свои обязанности? Ты даже не спросил о судьбе письма, данного тебе отцом. Успокойся, — быстро прибавила она, видя, как он побледнел. — Вот оно. — Она взяла со стола пергаментный свиток и подала ему. — Прости, что я сломала печать. Я ведь не знала, когда ты очнешься, и боялась опоздать с поручением, которое тебе было дано. Из письма я узнала, к моей великой радости, кому я смогла оказать небольшую услугу. Я узнала, что ты Регуэль, сын Иоанна из Гишалы. А его я ставлю выше всех других. Он один в состоянии победить римлян.

— Ты знаешь моего отца? — воскликнул Регуэль, и то легкое недоверие которое овладело им при виде распечатанного письма, исчезло.

— Я только один раз и видела его, — ответила Вероника. — Это было в Тивериаде, когда он обвинял публично Иосифа бен Матия. Народ восторженно приветствовал его, и наместнику едва удалось спастись бегством. Тогда я поняла, что рука Божия покоится на отце твоем…

— Скажи мне, как тебя зовут? — спросил он вдруг.

Она изумленно взглянула на него.

— Зачем? — спросила она отрывисто.

— Я хотел бы знать, подходит ли твое имя к тому, чем ты мне кажешься.

— А чем я тебе кажусь?

Она это сказала шутливым тоном, но голос ее был странно взволнован.

Он снова покраснел.

— Я вспомнил предания нашего народа, — пробормотал он.

— И с кем ты сравнивал меня?

— С Деборой.

Это имя взволновало ее. Как раз об этом она думала во все время своей одинокой жизни в Цезарее. Это было то, что бессознательно проходило через все ее мысли о будущем величии ее народа, то, что звучало в ее словах сказанных брату.

Дебора!

Ей вспомнилась победная песнь пророчицы. Она так часто повторяла ее ребенком в мрачные бурные ночи и при этом трепетала от восторга. Воображению ее рисовалось былое величие; она вдыхала запах крови, слышала шум колесниц, топчущих трупы врагов.

Неужели то, что удалось простой женщине из народа, не может быть осуществлено ею, могущественной царицей?

Дебора!

— А что если ты угадал, — сказала она Регуэлю. — Что если в самом деле мое имя Дебора и я стану Деборой для нашего народа?

— Ты, наверное, станешь ею, и народ израильский будет восхвалять тебя до конца дней.

— А ты?

Он ничего не ответил. Он уткнулся в ее блестящее платье, чтобы скрыть в нем свое пылающее лицо. Она подняла его голову и, погружая свой взгляд в его чистые благородные черты, прижала ее к своей груди.