Элиза Ожешко - Миртала

На черном коне в золотистом панцире и в шлеме с которого, казалось, слетал золотой орел с развернутыми крыльями, держа громадный щит с изображенной на нем химерой, с львиной головой и хвостом змеи, величавый промчался он вдоль отрядов и, встав во главе всех, высоко поднял свое длинное золотое копье. Это был Тит.

Рукоплескания и крики стали еще сильнее. От звука их казалось, закипел воздух, когда громадная вереница коней рассыпалась вокруг зеленой арены. Золотое копье Тита опять мелькнуло в воздухе, отряды снова построились и сначала медленно, потом все более быстрее и быстрее начали скакать по арене. Вооруженные отряды неслись навстречу друг другу, сворачивали, извивались в круги, смешивали ленты голов в зеленых венках с бронзовыми потоками шлемов, леса дротиков и пик с чащей натянутых луков Рукоплескания и крики смолкли, их заменил шепот, подобный шуму моря, но и тот затихал постепенно и, наконец, растопился в тишину, нарушаемую только горячими дыханиями тысяч человеческих тел.

Вдруг дно амфитеатра закипело новым движением, зазвенело бряцанием оружия и щитов. Спокойный и торжественный ритм сменился поспешным, военным, бурным. Отряды, сверкая остриями пик, подняв натянутые луки, помчались друг на друга, как огненные вихри. Золотой орел с развернувшимися крыльями и золотое копье снова заколыхались в воздухе; щиты в руках воинов поднялись над их головами, на них посыпался дождь стрел.

Широкий меч Тита летел в воздухе с рукояткой, осыпанной алмазами, изливая дождь кровавых, зеленых, голубых искр. Наконец императорский сын поднял его вверх, и при этом знаке снова фракийские кони, неся одетых в белое всадников, шли навстречу черным, испанские кони, меча пламя из глаз, смешивались с гнедыми, всадники на которых были облачены в медные панцири…

Так продолжалось долго. Воины и кони без устали приносили свои силу и ловкость в дань богу света и красоты. Веспасиан прибыл поздно, народ почти не заметил его прибытия и тогда только коротко, рассеянно приветствовал его, когда Тит, увидев отца, взмахом копья выстроил свои отряды.

Наконец трубы на вершине ворот опять заиграли, возвещая о конце зрелища. По краю арены, снова развернувшись длинной вереницей, отряды скакали величаво и грозно. Тит ехал впереди. Он снял шлем с золотым орлом и вместе со щитом держал его сбоку, другой рукой едва касаясь опущенных поводьев. Теперь народ мог любоваться красотой его лица. Внимательный взгляд мог прочесть на нем задумчивость и тревогу. Многотысячная толпа хорошо знает, где он остановит своего коня. Уже несколько дней кто-то распространял в столице слухи, которые возбуждали гнев в одних, а в других любопытство и сочувствие. Наконец черный конь встал. Тит осадил его перед ложей Береники.

Они смотрели друг на друга с минуту. Береника медленно, как бы в дремотном упоении склонялась над резными перилами ложи, в руках робким движением влюбленной невольницы держа лавровый венок.

Этой сцены, во время которой должна была быть согласно распространяемым слухам, объявлена женитьба императорского сына на царице Халкиды, многотысячное собрание ожидало с различными чувствами.

Вдруг как раскат грома, обрушивающегося на землю откуда-то из верхних рядов раздался крик:

— Будь проклята ты, Береника, позор народа своего. Будь проклят также и ты, опустошитель чужих стран, чудовище, которое сожгло храм…

После этого наверху послышались отрывистые крики и звон оружия… Но безумец где-то там, в пестрой и тесной толпе, голосом охрипшим и прерываемым все еще кричал:

— Будьте прокляты оба…

Охрипший, прерывающийся голос удалялся и слабел. Того, из чьей груди он раздавался, уводили все дальше и дальше. На трибунах и ложах царило молчание, стократ более красноречивое, нежели самые громкие рукоплескания. Это молчание было преисполнено злобной радости. Все, кто по каким-либо причинам таил хотя бы каплю яда против установившегося порядка вещей в Риме, все, кто презирал покрытую драгоценностями возлюбленную сына императора, с тайной радостью встретили оскорбление, брошенное чьими-то устами в лицо Титу и Беренике.

Угрюмым и грозным стало грубое, солдатское лицо Веспасиана. Домициан запальчиво воскликнул:

— Император! Прикажи, чтобы завтра публично обезглавили этого наглеца! — Но глаза его светились ехидной радостью.

На следующий день улицы и рынки Рима кишели пирующей толпой. Громадные столы гнулись под грудами жареного мяса, под кувшинами с вином.