Геннадий Разумов - Еврей в России больше, чем еврей, и больше он, чем русский

Первым в его жизни словом, относившимся к традициям древней веры, было – маца и восходило к последним военным годам. Он слышал его от бабушки, которая, пугливо оглядываясь, шепотом его произносила в коридоре у входной двери, когда дед брал из ее рук пару бумажных двадцаток и, накинув на плечи пальто, уходил к соседке Розе Лазаревне. Минут через десять он возвращался с довольной улыбкой и небольшим прямоугольным пакетом, обернутым в наволочку от подушки.

Но и позже, даже в самые звериные юдофобские времена перелома 40–50-х годов, стараниями той же жениной бабушки это необычное изделие появлялось в Песах на их праздничном столе седера. Большие квадратные плитки той мацы были толстыми, твердыми, трудно кусаемыми, но все же, как полагается, имели все традиционные признаки: они были полосатыми, бугристыми, украшенными ровными рядами коричневатых поджарок и точечных наколок.

Эту мацу подпольно делали кустарным образом на тайных частных квартирах где-то в Измайлове или Филях. Она выпекалась на больших чугунных сковородах в домашних печах и кухонных духовках. Развозили эту мацу по разным секретным адресам, сведения о которых с большой осторожностью передавались московскими евреями друг другу из уст в уста. Таким адресом в женином доме была и та самая соседка Роза Лазаревна, продававшая из-под полы этот заветный пасхальный продукт.

Только при Хрущеве мацу стали выпекать легально и профессионально в специальной пекарне. Теперь уже не дед, а повзрослевший Женя по заданию бабушки ездил за ней в Хоральную синагогу на улицу Архипова, где за совсем небольшую цену получал упакованную в белую бумагу пачку тоже толстой, но уже намного более вкусной мацы с узаконивающей ее надписью: «Изготовлено под наблюдением главного раввина СССР Иегуды Лейб Левина».

И в течение всего брежневского застойного периода и, тем более, в Перестройку М. Горбачева иудаизм в стране жил уже своей легальной синагогальной жизнью.

С детства Женя был также приучен бабушкой и мамой говорить молитвы. По утрам он шептал или произносил про себя:

«Модэ Ани Лефанэха Мэлех Хай Векаям Шехе-ксезарте Би Нишмати Бехемла Раба Эмунатеха» . («Возношу благодарности пред Ликом Твоим, Властелин, над которым не властно время, за то, что милостиво возвратил Ты мне душу мою. Велико доверие Твое»).

Потом уже по-русски просил Бога о чем-то своем, заветном, личном и завершал тем, что говорил: « Дер мамочке а-гитер шу, дер папочке а-гитер шу ». То-есть, просил Бога за маму-папу. В субботу добавлял: «А-гит шабес », а по ее окончании « А-гите вох» , в смысле, «хорошей недели». Конечно, он ничего не понимал в этих древних ивритских словах, но они звучали так хорошо, так умиротворяюще, что настраивали на некий успокоительно-добрый лад.

Кстати, этот ритуал так с Женей срастился, что уже и совсем в зрелом возрасте он почти никогда не пренебрегал после утреннего умывания, чистки зубов и бритья щек творить эту молитву, добавив к ней: «Шма Исраель, Аденойе-Алейхум. Борух-ато-Адонай…» – «Слушай Израиль, Бог…».

Он понимал, что чудовищно и безобразно перевирает, коверкает все без исключения молитвенные слова. И даже изредка пытался восстановить заученное когда-то, но каждый раз опять сбивался, снова забывая правильное произношение священного текста.

Имел ли этот чисто формальный контакт с религией прямое отношение к вере в Бога. По-видимому, совсем нет. Может быть, лишь некоторое, довольно отдаленное, по этакой касательной кривой, по какой-то тонкой линии-паутинке.

А вот поразмыслить и поболтать с друзьями-евреями на эту тему Женя очень-таки любил.

Вера и религия. Ему казалось, что вообще эти две стороны духовной жизни человека соотносятся друг с другом примерно так же, как любовь и секс. Можно платонически любить женщину, но не тащить ее в койку – точно также верить в существование Высшего начала, но не соблюдать религиозные правила.

И, наоборот, можно сколько угодно трахаться в свое удовольствие, не испытывая никаких особых чувств – и подобно этому регулярно ходить в синагогу, истово молиться, соблюдать шаббат, кушать только кошерную пищу, но даже не задумываться, есть Бог или нет.

И какое из этих двух поведений предпочтительнее? Риторический вопрос, думал Женя. Наверно, для кого-то первое, а для кого-то второе. Когда говоришь об этом с кем-нибудь из прихожан синагоги, они утверждают, что вера сама собой без религии существовать не может, так же, как вода требует стакана, вино бокала, суп тарелки.