Анастасия Кравец - Волчье логово

С этими словами благородный граф покинул монастырь, так как было уже поздно, и вечерние сумерки сгустились на дворе.

Брат Ульфар позвал с собой Жозефа, и они вместе отправились в мастерскую, где у них еще остались неоконченные дела.

Мастерская располагалась в небольшом здании во дворе монастыря, и с виду напоминала обычный деревянный сарай.

Внутри было темно и тихо. На большом, широком столе в беспорядке валялись высокие деревянные панели, на которых чертили рисунок прежде, чем перенести его на стекло, свинцовые полоски, которыми скреплялись фрагменты витражей, а также сами хрупкие, маленькие кусочки стекла. Некоторые из них были еще пустыми и бледными, а некоторые уже сверкали цветными, сияющими красками, заставляя взор теряться в хаосе фантастических, зыбких оттенков.

В углу можно было заметить потушенную печь и различные инструменты для работы со стеклом.

В комнате витал легкий запах охры и еще каких-то странных веществ, служивших для приготовления красок.

Ульфар зажег одинокую свечу, стоявшую на столе, Жозеф сел на лавку и окинул усталым, неприязненным взглядом царивший в мастерской беспорядок.

– Нет, не хочу ничего сегодня делать, – произнес он, потирая рукой лоб.

– Как ты ленив и беспечен, – наставительным тоном начал фламандец. – Наше ремесло требует труда и усердия.

– Труда и усердия требует какое-нибудь полезное дело: работа в поле или постройка дома. А это проклятое ремесло требует целиком всю душу и разум… Можно запереться тут навечно и упражняться в рисовании целыми часами. Но ничего, кроме безжизненных и пустых картин из этого не выйдет! Рисунки должны рождаться из безумных и необузданных ночных фантазий и видений, которые тревожат наш рассудок в непроницаемом мраке…

– Это дьявол по ночам обольщает твой нетвердый ум, – перекрестился брат Ульфар. – Божественные откровения не являются под покровом тьмы, а лишь при ярком солнечном свете. Ты полагаешь, что Господь примет твои картины, внушенные дьяволом? О, как же ты заблуждаешься…

– Господь давно отверг меня самого, – мрачно проговорил сарацин, и взгляд его опять стал пугающе неподвижен. – Какое ему дело до моих витражей…

– Ты безумен и несерьезен, – продолжал Ульфар. – Любое неосторожное слово или нежданное событие способно вывести тебя из равновесия и лишить покоя. Разве таким должен быть художник, посвятивший себя Господу? Вот потому-то все твои творения и отличаются этой вздорной, необузданной и дикой силой. Ты изводишь краски, не раздумывая и не считая…

– А, по-твоему, лучше было бы, если б я всю жизнь выводил прямые линии и рисовал живых мертвецов?! – вспылил брат Жозеф. – Да от твоих унылых и скучных картин самому святому Реми стало бы тошно!

– А ты своей нелепой, яростной мазней только радуешь дьяволов в аду! Чему могут научить эти опасные бредовые видения? Мои картины призваны пробудить в людях стыд и горечь при виде их грехов, и, тем самым, направить их по пути исправления. А ты только будишь в сердцах грешников сочувствие к их порокам!

– С тех пор, как стоит мир, люди только и совершают преступления, горько страдая и терзаясь от невзгод и несчастий, – отвечал Жозеф. – Еще ни одному проповеднику не удалось их исправить, сколько бы он не сотрясал воздух благими призывами… Люди совершают преступления не от того, что взглянули на мои картины. Напротив, это я живописую их жизнь, полную жарких страстей и жестоких ошибок…

– А твоя неописуемая дерзость, которая побуждает тебя придавать святым лица ныне живущих грешников! – с негодованием вскричал брат Ульфар.

– Когда-то и у святых были человеческие лица…

– Задумайся о своей пустой, грешной жизни, – не унимался Ульфар. – Раскайся в своих заблуждениях. Вернись в объятия Всевышнего. Вернись к мыслям простым, светлым и понятным. Позабудь свою необузданную гордыню и пылкий гнев. Стань другим человеком, брат Жозеф. Иначе ты будешь добычей демонов в аду!

– Да пропади ты пропадом! – не выдержал Жозеф, вскочив с места и решительно направляясь к двери. – С дьяволами в преисподней веселее, чем с твоими нудными и несносными проповедями! Никогда мне не стать другим! Даже если бы я этого и пожелал…

И он быстро вышел из мастерской, оставив брата Ульфара наедине с крохотным огоньком свечи и холодными, безмолвными стеклами…

Этот мир, как он есть, выносить нельзя. Поэтому мне нужна луна, или счастье, что-нибудь пускай безумное, но только не из этого мира.