Олег Моисеенко - Мы люди… Мост

– У, паскуды! Кто бы мог подумать, что своих людей выдавать будут!

А во дворе старосты несколько близких ему людей вели тихо разговор.

– Мне старший полицай из Высокого, после того как Якуш немца убил и стрельбу устроил, так сказал: немцы приказали Калиновку спалить и почти всех расстрелять, их уговорили забрать тех, кто военным помогал. Вот и пришлось Гавришу называть фамилии, он знал, кто с военными связан, а иначе, может быть, мы бы уже и не сидели здесь. Немцы – они в этом аккуратные, раз – и все, – сказал Наум и замолчал.

– Они-то аккуратные, а появятся военные – что им скажешь? – в тон заговорил Прокоп.

Не в лыко был этот вопрос для старосты, хотел он крикнуть: «Да их перестреляют! Туда вон сколько немцев уехало, они стеной пойдут – мышь не проскочит», – но сдержался. Ему вдруг вспомнилась лежащая с кием баба Вера. Встал, отряхивая одежду.

– Хватит балакать, пошли покойников собирать – завтра хоронить будем.

Возле двора бабы Веры, когда подошел староста, уже собрались люди, тихо переговариваясь между собой. Баба Вера и ее дочка были положены на недогоревшей двери возле колоды, на которой она любила сидеть, и накрыты чьим-то домотканым одеялом, из-под которого торчал кий. «Наверное, не смогли вынуть из руки», – почему-то подумал Наум. Постояв и почувствовав, что разговора здесь не получится, решил показать свою власть:

– Хоронить завтра будем.

В ответ была тишина.

Суетились люди и во дворе Якуша. Его совсем обгоревшее тело нашли возле сарая и уже уложили в неизвестно откуда появившийся гроб, выставив его перед калиткой, уцелевшей при пожаре. Рядом горел небольшой костер, у которого сидели две женщины, читая молитву. Куда девалась Даша с детьми, никто не знал.

Наум и здесь почувствовал себя чужим и ненужным, к горлу подступала злоба: попробуй угоди людям, разве они оценят его старание? «Да если бы не я, может, всех бы в живых уже не было и некому было бы и хоронить», – пронеслась оправдывающая его поступки мысль.

В Калиновке в тот день сгорело двенадцать дворов, а назавтра хоронили Якуша и бабу Веру с дочкой. С самого утра велись среди пепелища поиски останков невестки и внуков Якуша, но следов их не было обнаружено. Тихо проходило прощание; несмотря на беду, пришли почти все калиновчане – кто в чем мог, но в чистых и опрятных одеждах. Строгими были их лица – хоронили людей глубоко уважаемых, особыми нитями мудрости и доброжелательности объединяющих сельчан, умевших выразить скорбь и радость, помочь в тяжкую минуту, а если надо – постоять за себя и других.

Разные мысли обуревали стоящих у гробов. Одни восхищались покойниками: не побоялась баба Вера немца, с кием кинулась на него, защищая дочку, а Якуш топором зарубил вояку, хотя, казалось, он уже совсем слабый. Другие с замиранием сердца вспоминали несчастных, которых увезли на машинах: может, уже и их нет в живых, не дай Бог. А куда же подевалась Марийка? Спуталась с военными, это она виновата, что сюда нагрянули немцы, – были и такие разговоры.

После похорон люди, как по команде, стали сооружать себе в лесу временные жилища, перенося туда скарб и даже уводя скот. Немецкая власть утратила в деревне свою силу и авторитет. Дошла из Новоселок весть, что военные устроили засаду и постреляли полицаев, а немцы нашли их лагерь, да там никого не оказалось – кто-то их предупредил. Местные полицаи еле уговорили не палить Новоселки, там тоже немцы забрали десять человек и увезли с собой. Все эти вести обрастали подробностями, разными догадками, и получалось, что скоро все деревни спалят, а людей увезут в Германию, что военных уже целый полк и против них направят аэропланы и даже танки.

Выбежав за огород, Марийка вспомнила о Ване, все ее тело пронзила пугающая мысль: «Его надо немедленно предупредить», – и она побежала изо всех сил. Не добежав до первых кустиков, зацепилась за их корни и упала. В ушах гудело, и она не слышала выстрелов; подхватившись, побежала, пригибаясь, дальше, гонимая мыслью о том, чтобы предупредить Ванюшу. В какой-то момент почувствовала горечь в рту и слабость, по телу струилось что-то липкое и скользкое.

Добежав до опушки леса, она присела, запыхавшись, и тут только увидела красные пятна на кофточке; появилась боль в плече. Марийка сняла кофту и с ужасом обнаружила струйкой вытекающую из ранки кровь. Она сняла сатиновую майку, перевязала, как могла, рану и, вспомнив слова мамы насчет Сергеевки, двинулась дальше.