Канта Ибрагимов - Маршал

Крепкий, плотный, краснощекий майор, широко расставив ноги, встал перед заключенным; с ног до головы, словно на базаре оценивает, осмотрел Болотаева.

– Чечен? – грубо процедил майор.

– Так точно, чеченец, гражданин начальник, статья 159, пункт 3–4 – «особо крупное мошенничество при отягчающих обстоятельствах».

– Это сколько ж ты наворовал, используя служебное положение?… Срок? – гаркнул офицер.

– Двенадцать с половиной лет, гражданин начальник.

– Мало. Я бы навсегда упек. – Начальник, уходя, ещё раз искоса глянув на Болотаева, заключил: – Так мы и сделаем.

После такого прогноза жить нелегко, а в маленькой камере-каморке как в гробу.

Холод. Сырость. Почки заныли, мозги оледенели. За века скопившаяся, смрадная вонь параши, которую даже свежий слой хлорки не убивает, глаза щиплет. Дышать тяжело. Особенно поначалу. Полумрак – лишь тусклый свет над дверью.

Всего пять метров по периметру. Маленькая, металлическая полка вместо лежака, которая специально не поднимается, чтобы не было места даже сделать шаг.

Тоска. От безысходности заключённый ложится на эту ещё более леденящую полку. Скручивается калачиком, пытаясь хоть как-то согреться. Тишина. Поистине гробовая тишина, и даже слышно, как внутри тебя всё урчит – это бактерии и микробы, тоже проголодались, им тоже холодно и противен такой ты, и они начали оттуда тебя поедать, у них жизнь кипит, газы выходят, ты начинаешь гнить, разлагаться во всех отношениях. Это почти что могила, даже ещё хуже, ибо ты ещё на что-то надеешься, ещё веришь в людей. Точнее, не в людей, а в эту дверь, в эту старую, проржавевшую, но ещё мощную, холодную дверь, – что она вот-вот откроется, дунет свежий воздух и появится надежда на жизнь. И она появилась.

Вечером так называемый ужин принесли. Не дверь, а окошко со скрипом раскрылось. Как положено, Болотаев резко вскочил, встал по стойке «смирно», крикнул:

– Благодарю, гражданин начальник.

Надзиратель тоже, как положено, глянул в камеру.

Из-за полумрака Тота не очень четко видит черты лица, однако что-то новое интуитивно по взгляду надзирателя уловил.

– У тебя сегодня пир, – почему-то недовольно выдал надзиратель, – праздничный ужин земляк прислал.

Ужин действительно праздничный и по аромату, и по весу, и по разнообразию – кусок вяленого курдюка, три зубчика чеснока и настоящий чай с печеньем и конфеткой.

За последнее время, как Болотаева задержали, это был действительно праздник и пир. И дело не столько в еде, хотя он за это время очень исхудал и постоянно испытывал голод, а более в том, что кто-то и так неожиданно проявил о нём заботу, которая на этом не закончилась. На ночь, через то же окошко, ему просунули какое-то колючее и вонючее одеяло, которое могло просто сохранять жалкое тепло от его тощего тела, но ему казалось, что это одеяло его согревает.

С первого дня ареста он постоянно удивлялся: почему его родственники, друзья, коллеги, а впрочем, и все человечество не встает на его защиту, на борьбу с этим беззаконием и подлогом, ведь он не виноват? Однако никто о нём не заботился – по крайней мере он так думал, и так оно и было… И вот, когда казалось, он на самое дно изощренной российской тюремной системы упал, ему какой-то «земляк» подал руку помощи в этой глуши; накормил, отогрел, взбодрил.

В этом царстве холода и тьмы появился человек, появилась душа, появилось добро. Не просто спасителем, а чуть ли не Богом представлялся этот «земляк» в воображении Болотаева, и, когда его в первый раз вывели на воздух, в небольшой обрешеченный вольер, он сразу же определил, кто здесь хозяин, то есть его земляк.

Вопреки ожиданиям Болотаева, «земляком» оказался не чеченец, а грузин, и не какой-то там молодец-богатырь, а очень худой, сгорбленный зэк.

Двое из блатных подвели Болотаева к «земляку».

– Здорово, батоно, – приглушенно-прокуренный бас. – Георгий. Не святой, но Георгий. А тебя как? – Он протянул руку.

– Тота. Болотаев Тота.

– Странное имя. – Зэк очень внимательно осмотрел новичка. – И дело твое странное. С такой историей так далеко не завозят. Либо ты так много спёр, либо… – Он сплюнул. – Даже не знаю. Сюда фраеров не доставляют.

– Может, он за террор? – подсказал рядом стоящий блатной.

– Бабки, бабки, – другой зэк.

– Какой террор? В бабках дело.

– А ну пошли отсюда, – тихо процедил Георгий.

– А может, как чечена? Всё-таки война. – И чуть погодя: – А капиталец должен у тебя быть, должен. Колись, земляк. А то я вот-вот откидываюсь, а бабки там нужны. И тебе, Тота, помогу.