Дмитрий Марущенко - 10 лет благоденствия. Том I

Внутри замка оставшийся отряд Зубова и Беннигсена вошел в коридор, где от спальни императора отделяла их одна комната. Дверь в эту комнату была открыта, но два гусара из внутреннего караула, встали перед дверьми. Несколько офицеров, шедших впереди, смели их; один гусар был заколот, другого серьезно ранили. Зубов и Беннигсен шли через комнату. Дверь в опочивальню Павла заперта изнутри, он точно там! Офицеры выломали дверь и ввалились в небольшую спальню, у правой стены которой стояла обычная походная кровать с расправленной постелью, в которой Павел, к удивлению одних и страху других, отсутствовал. Некоторые заговорщики убежали, испугавшись, что Павел предугадал заговор и сейчас же их казнит, другие начали осматривать спальню и комнату перед ней, а Беннигсен спокойно подошел к горнице, что была в левом дальнем углу комнаты, отодвинул шармы, за которыми увидел прятавшегося со шпагой Павла в пижаме. «Вуаля», – сказал Беннигсен и вышел в коридор. Заговорщики вытащили императора, который, несмотря на сильное волнение, пытался сохранять спокойствие. Платон Зубов, не выдающийся атлетичностью своего брата Николая, но восполнявший сие своим красноречием, долго выносил приговор императору, объясняя попутно эту ночную внеплановую аудиенцию Павла. Зубов не знал, как обращаться к отставляемому императору, «ваше императорское величество» еле задерживалось на языке.

Император обвинялся унижающими дворянство законами, ввязыванием России в бестолковые и ненужные ей войны, частыми, резкими, спонтанными и ничем не объяснимыми переменами курса царской политики как в отношениях с другими странами, так и с собственными подчиненными, глупыми модными запретами, ограничивающими людей одеваться так, как они хотят, и, наконец, серьезной ссоры с Англией, с которой большая часть помещиков имела дела, сбавляя туда почти все, что они производили, от продуктов и шкур, до текстиля и пряжи. Царь, поначалу успокаиваясь, выслушивал, но потом начал спорить с Зубовым и повышать в споре голос. Стоявший рядом мутный от выпитого галлона шампанского Николай Зубов ударил Павла по руке. «Что ты так орешь?» – проревел Зубов. Павел не хотел мириться с такой дерзостью, не взирая на свое невыгодное положение. Видимо, спокойные разговоры с Платоном Зубовым расслабили Павла и уверили, что для него это собрание может кончиться благополучно, но дерзкий поступок в виде ответа Павла на удар по его руке Николаю, заставил последнего пустить в священный и неприкосновенный череп золотую табакерку, черт знает, как оказавшуюся в руке Зубова. Наместник Божий, благословенный мучитель русского мира и кошмар мира европейского, рухнул на пол. Непонятно, был ли он еще в сознании или организм отключился тут же от сильного удара по голове, но прежде чем толпа хотела наброситься на тело в этом его непонятном состоянии, среди нее показался Беннигсен со свечей, разглядывавший до сего картины в коридоре. «Не надо быть глупцами и пренебрегать уроками, что дает нам не столь давняя история, – заговорил он спокойно, с расстановкой, старческим, но сильным голосом с немецким акцентом, встав перед дверьми, держа свечу и смотря в пол, не осмеливаясь взглянуть на участников заговора. – Не забывайте, что перед вами, господа, русский самодержец, которому чужда грамота и чужды собственная печать и собственное слово. Ему чужд закон человеческий и закон Божий. Что он напишет и подпишет сегодня, на то он плюнет и растопчет в земле завтра». Старый генерал повернулся от толпы, так на нее и не взглянув, то ли пряча от них глаза, то ли не позволяя сотоварищам посмотреть в его лицо. В дверях он остановился и стоя спиной тихо произнес: «Этой ночью земле суждено обагриться кровью. И только от нас зависит, отправится на тот свет одна душа, или небеса примут сто восемьдесят наших душ!» Итак, толпа вооружилась не только пьяным зверством, безумием и жаждой насилия или мести за какие-то личные обиды, но и заручилась логическим предположением, руководствуясь теперь еще и инстинктом самосохранения. Она начала жестоко добивать тело своего правителя. Скорятин, снявши с кроватей шарф императора, обвязал им его горло и крепко его стянул. Остается только надеяться, что наследный законный император всероссийский его величество Павел Петрович Романов был уже мертв и не чувствовал ни ударов в голову, будто ему было мало табакерки, ни прыжок французского камердинера ему на грудь, ни пинков по бокам, где каждый из этой тьмы озлобленных вельмож, пытался пересчитать священные его ребра…