Екатерина Франк - Под флагом цвета крови и свободы

По счастливой ли случайности или странному совпадению, но на следующее же утро Морено вошла к ней в комнату с необычайно светлым, спокойно–сосредоточенным лицом, и сразу же распорядилась, бросая на кровать сверток с одеждой:

– Собирайся, идем со мной.

– Зачем это? – Мэри прижала к груди одеяло, отступая назад, но Эрнеста лишь усмехнулась, прислонившись к двери бедром и наблюдая за ней из–под полуопущенных ресниц – глаза ее были слегка прищурены:

– Давай–давай, одевайся. Ничего плохого я тебе не сделаю.

– Но я…

– Хотела бы – уже давно рассказала бы всем, кто ты, и ждала выкупа от твоего папочки–губернатора, – раздраженно отрезала Морено, выуживая из свертка рубашку, штаны и шляпу: – Одевайся, иначе я не смогу незаметно вывести тебя отсюда.

– Но ваш… ваш отец ведь все равно узнает! – вскрикнула испуганно мисс Фостер, уже послушно хватая принесенные вещи и начиная снимать с себя ночную сорочку. Морено фыркнула, нарочито грубо ответив:

– А ты моего отца со своим не равняй. Он, слава Богу, людьми никогда еще не торговал… Думаешь, смогла бы я держать тебя тут столько времени без его ведома?

– И он откажется от возможности получить за меня выкуп? – путаясь в штанах, спросила растерянно мисс Фостер. Эрнеста, взяв с постели широкополую черную шляпу, нахлобучила ее на голову девушки:

– Запомни раз и навсегда: что нам нужно – сами возьмем. А другие деньги настоящему пирату и даром не нужны… Собралась уже? Надевай сапоги и пошли.

Шлюпка ждала их в прибрежных зарослях, неподалеку от портовой гавани; Морено сходу забралась на весла, раздраженно отмахнувшись от робких предложений помочь, и направилась прямиком в сторону скал. Она работала ожесточенно и молча, временами поглядывая на девушку так, словно мечтала выбросить ее за борт и утопить в море, но отчего-то не делала этого. Когда скалы и рифы окончательно скрыли за собой берег Тортуги, Морено остановилась, бросив весла, и начала внимательно оглядываться по сторонам. Мэри с некоторой опаской следила за ее резкими, стремительными, как у хищного животного, движениями.

– Сеньорита, – тихо, осторожно начала она, – сеньорита, зачем мы здесь?

– Не бойся, жить будешь, – коротко бросила Эрнеста, не глядя на нее. Перестав озираться, она села ровно и подняла на девушку темные, полные усталости и боли глаза: – Пока мы здесь еще совсем одни – пообещай мне кое–что.

– Что угодно, – растерянно заверила ее девушка. Морено усмехнулась, упираясь руками в колени и наклонившись вперед всем телом:

– Никогда больше не помышляй о том, чтобы стать пираткой. Думать забудь! Море не прощает такой глупости. Вернешься к отцу – заботься о нем, выйди замуж, если найдешь себе достойного человека, а если не найдешь – то не выходи вовсе. Найди себе какое-нибудь дело, которым будешь гордиться, и работай над ним, не щадя себя: тогда проживешь свои годы, как полагается, и перед смертью не станешь ни о чем жалеть…

– Вы сказали – я смогу увидеть отца? – взволнованным голосом, в котором мгновенно пробрезжило искреннее волнение, перебила Мэри. Эрнеста одарила ее короткой усмешкой и указала подбородком на что-то за ее спиной:

– Гляди.

Одинокая вторая шлюпка, рассекая водную гладь, уверенно шла к ним со стороны странной невысокой скалы с двумя вершинами, похожими на рога; на веслах в ней сидел всего один человек, и при виде него Мэри, забыв об обычной сдержанности, вскочила со скамьи, едва не свалившись за борт, и закричала, замахав руками:

– Папочка, папочка! Папочка, я здесь!..

– Сядь, шлюпку перевернешь, – сухо посоветовала Морено, одергивая ее за пояс с нарочитой суровостью. – Видит он тебя, не то не пошел бы сюда…

Джосиас Фостер, губернатор всего Бермудского архипелага, оказался высоким и сухощавым человеком лет пятидесяти, с полностью седыми волосами, без парика развевавшимися по ветру, и слегка выцветшими голубыми глазами. Лицом Мэри явно пошла в него – он оказался довольно красив, а в молодости, вероятно, и вовсе был неотразим; однако теперь перед ними предстал лишь отживший свои лучшие годы, рано постаревший и явно сломленный последними событиями человек, трясущимися руками прижавший к сердцу вновь обретенную дочь. Морено молча наблюдала за этой семейной сценой – когда она заметила в глазах мужчины слезы и расслышала сбивчивые покаянные слова, обращенные им к Мэри, у нее немного отлегло от сердца.

– Не часто увидишь, чтобы губернатор сам садился на весла, – с легкой усмешкой заметила она; Фостер с присущей, видимо, всей их семье сдержанностью перед посторонними сразу же выпрямился, оправившись и спрятав заплаканное лицо дочери у себя на груди.