Тейн де Фрис - Рембрандт

Де Гельдер остановился. Еще раз поздоровался. В нем чувствовалась какая-то напряженность.

Титус не спрашивал. Он был уже уверен: произошло что-то серьезное. И все же не решался заговорить первый. Де Гельдер явился вестником несчастья! В глазах ученика отразились жалость, сочувствие, неуверенность — он никак не мог собраться с духом. Некоторое время они так и стояли молча, глядя друг на друга.

— Что-нибудь стряслось с отцом? — беззвучно спросил, наконец, Титус, напрягая все силы, чтобы сохранить видимость спокойствия.

Аарт де Гельдер отрицательно покачал головой!.

— Хендрикье Стоффельс, — сказал он. — Она… тяжело заболела. Учитель хотел бы, чтобы ты вернулся домой…

Ян Сваммердам остался в деревне, а де Гельдер и Титус на следующее утро первым же судном вернулись в город. Титус не мог ни о чем думать: перед его глазами все время стояло кроткое, терпеливое лицо Хендрикье; по словам рембрандтовского ученика, в последние дни черты ее лица заострились, оно стало еще бледнее, чем всегда, на Хендрикье нельзя было смотреть без жалости. Оказалось, что вскоре после их отъезда она слегла с высокой температурой. Титуса грызла мысль, что со времени переезда на Розенграхт, то есть последние два года, Хендрикье ходила по дому бледная и, по-видимому, уже больная, а он даже не дал себе труда призадуматься над ее состоянием. Никогда еще ему не было так ясно, что в единоборстве с самим собой он попросту никого и ничего не замечал: ни Хендрикье, ни других домашних. Теперь он не сомневался, что Хендрикье все эти годы была во власти тайного недуга. Он перебирал в памяти всякие незначительные происшествия, которые едва замечал раньше и которым не придавал никакого значения. Теперь же он понял, что все это были признаки заболевания, которое уже тогда, должно быть, подтачивало ее силы.

Чувство смертельного одиночества охватило Титуса, тоска и сомнения терзали его. Хендрикье Стоффельс… Она заменила ему мать в годы младенчества, когда он лишился родной матери. Позднее она стала его верным другом. Эта заботливая женщина, намного старше его по возрасту, разделила с ним тяготы хозяйничанья в его антикварной лавке. Если бы она когда-нибудь хоть слово сказала…

Титус не решался додумать эту мысль до конца. Судно медленно плыло вперед. Мучительно медленно надвигались и уходили назад бесконечные просторы полей под изумрудной дымкой. Солнце над судном медленно совершало свой путь на добела раскаленном небосводе. Ветряные» водоотливные установки встречали ветер хлопаньем крыльев. Ландшафт почти не менялся. Долгое время казалось, что вырисовывающийся на горизонте Амстердам так и останется миражем.

Титус и Аарт де Гельдер больше не разговаривали.

Молча сидели они друг против друга и ждали, когда судно придет, наконец, в порт.

Добравшись до Розенграхта, они невольно остановились. Глазами отыскали дом. Титус судорожно сжал руку де Гельдера. Окна в доме были занавешены. На витрины и двери антикварной лавки были спущены деревянные жалюзи. Мертвой тишиной были охвачены соседние дома. Даже легчайшая рябь не шевелила водную гладь каналов, и на улице совсем не видно было играющей детворы. Титус, в глазах которого застыло выражение испуга и отчаяния, понял, что худшее совершилось…

Тучи теплых испарений нависли над ватерландскими рощами. Медленно бродил по этим рощам Ян Сваммердам. Ветер гнал с юга волны горячего воздуха. Под шерстяной одеждой, с которой Ян, как истый голландец, никогда не расставался, его длинное и тощее тело покрывалось испариной.

Ян Сваммердам никак не мог сосредоточиться на своих анатомических исследованиях. Какая-то мертвая тишина, какое-то тягостное молчание давило его, заглушая все привычные мысли. Нагоняющие сонливость, нестерпимо жаркие летние дни и деревенские ночи, когда только и слышны сверчки под крышей да звяканье цепи, которой привязан неподвижно лежащий в сарае бык, усугубляли его меланхолическое настроение. По ночам он вскакивал от беспокойных снов. После этого наступало мучительное состояние бодрствования; он никак не мог опять заснуть и, лежа с запекшимися губами, бесцельно смотрел в полумрак. Он мало ел и частенько забывал пообедать. Ему ясно было, что он болен, но он не знал, как излечиться. Одна только женщина могла бы помочь ему, но она покинула не только Лейден, но и Нидерланды.

Минувшей зимой Ян Сваммердам познакомился с Маргаретой Уленбек — сестрой одного из товарищей по университету, русой, стройной красавицей, почти такой же рослой, как и сам Сваммердам. И после встречи с ней он, никогда ранее не проявлявший ни малейших признаков влюбчивости, вдруг почувствовал, что обладание этой рослой веселой девушкой совершенно необходимо для его дальнейшего существования.