Ольга Андреева-Карлайл - Остров на всю жизнь. Воспоминания детства. Олерон во время нацистской оккупации [litres]

В одно пасмурное июньское утро в дом Ардебер ворвался Миша Дудин. Мы с мамой занимались уборкой – я как раз подметала столовую и заметила, что старый веник Ардеберов совсем истрепался и от него уже нет никакого толку. Это было 6 июня 1944 года – на рассвете союзники начали высадку в Нормандии. Американские и британские войска ступили на французскую землю. Миша плакал, смеялся, отплясывал буйный украинский танец, обнимал и целовал нас. Наше освобождение – вопрос нескольких недель. Немцы в панике.

В середине дня про высадку знал уже весь Сен-Дени. Это было грандиозно. Не было никаких сомнений – немцы были не на шутку взволнованы: они объявили чрезвычайное положение.

Лето 1944 года впервые в моей жизни пронеслось быстро, как предзнаменование того, что меня ожидает в будущем, – бег времени будет только ускоряться и уже никогда не замедлится. Русские солдаты каждый день приносили всё новые проекты по захвату острова. Каждый вечер мы переходили Портовую улицу и шли к полковнику Мерлю послушать новости: союзники планомерно завоевывали Францию. Исход боев зачастую был неопределенным, продвижение – медленным, но после нескольких лет бездействия в Западной Европе даже такое развитие событий настолько нас радовало, что мы едва могли это скрыть в присутствии посторонних.

Многие недели мы пребывали в эйфории. Красота олеронского лета и тесная дружба с русскими только способствовали этому состоянию. Париж освободили в августе. Рошфор, что был на материке всего в тридцати или сорока километрах по прямой от нас, – в сентябре. Мы были на пороге свободы. Я помню, что ездила на мельницу Куавр с набитой документами игрушечной белкой на багажнике, и не испытывала ни малейшего страха – только сознание того, что делаю важное дело.

Самое драгоценное воспоминание тех времен – один ветреный пасмурный день на пляже в конце лета. Отец, Иван Петрович, Миша и я пошли купаться. Прилив был очень высоким. Даже под защитой мола волны были огромными, но я больше не боялась. Я научилась нырять среди самых больших волн и заплывать далеко за кромку прибоя, туда, где рябь покачивала пловца вверх и вниз, как будто это дышал сам океан. Над нашими головами, крича, кружились чайки. Небо было темнее моря, волны разбивались о берег, вода стекала по мокрому желтому песку, оставляя за собой переливающиеся узоры. Я чувствовала себя в безопасности. Воспоминание об этом дне – одно из самых счастливых за те годы.

Недели шли, и надежды на скорое освобождение рассеивались. После первого приступа паники немцы сменили подход. Когда-то остров был для них местом отдыха; теперь же, превратив его в крепость, они были готовы выдержать бесконечную осаду. Гитлер всегда лично интересовался состоянием укреплений Атлантического вала. Он вникал в малейшие детали строительства: “Фюрер в высшей степени недоволен тем, что смотровые окна бункеров недостаточно защищены…”

Держа связь с Берлином по радио и по воздуху, немцы прочно укрепились на атлантическом побережье. Рано или поздно мощное контрнаступление обязательно позволит им вздохнуть свободно. Этот маневр уже готовился в Арденнах – грандиозный секретный план курировал лично фюрер [65].

К иностранцам, служившим в их рядах, немцы стали относиться гораздо строже. Русских неделями не отпускали с батарей. Наступила осень, зарядили дожди, и наши русские друзья погрузились в уныние, нараставшее с каждым днем. Мы видели их уже не так часто, за исключением Миши и Ивана Петровича – их мирный нрав и хорошее отношение сержанта-австрийца позволили им сохранить некоторую свободу передвижений по Сен-Дени. Лева в Сен-Пьере тоже продолжал почти каждый день заходить на мельницу Куавр. Бездействие приводило его в состояние холодного бешенства, что очень волновало Сосинских. Однако в то время приказы от Сопротивления с континента запрещали любые враждебные действия в отношении немцев. Мы чувствовали себя словно пассажиры на покинутом корабле. Вынужденное бездействие выбивало у русских почву из-под ног – их надежды реабилитировать себя в бою таяли с каждым днем.

Казалось, что мы просто плывем по течению. Однако – по крайней мере, отчасти – это было следствием соглашений, достигнутых в результате секретных переговоров между двумя командующими-противниками: немецким комендантом Ла-Рошели адмиралом Ширлитцем и французским морским офицером майором Мейером. Обе стороны решили не обострять обстановку, ведь и так пролилось уже слишком много крови. Можно только вообразить себе усилия, предпринятые этими двумя людьми, чтобы в разгар войны спасти человеческие жизни. Но тогда об этом никто даже не подозревал, и правду мы узнали много позже [66] Переговоры между адмиралом Эрнстом Ширлитцем и французским морским офицером Хубертом Мейером продолжались несколько месяцев. Мейеру, эльзасцу и протестанту, было относительно легко найти взаимопонимание с немецким адмиралом. Союзники обязывались не предпринимать попыток атаковать окруженную Ла-Рошель и расположенную рядом базу подводных лодок в Ле-Палис, а в ответ на это немцы обещали не взрывать портовые сооружения и не особенно усердствовать в репрессиях в отношении мирного населения. Эти переговоры привели к безоговорочной капитуляции немецкого гарнизона Ла-Рошели, но лишь 7 мая 1945 года. Ла-Рошель стала последним городом Франции, освобожденным от немцев. .