Ольга Андреева-Карлайл - Остров на всю жизнь. Воспоминания детства. Олерон во время нацистской оккупации [litres]

Как-то он присоединился к нашим поискам клада в кустах у мадемуазель Шарль. Мы хотели исследовать ее дубовую рощу, чтобы найти место, где будем копать в поисках сундука с золотом и секретными документами. В тот день мы только выбрали место, но начать копать не смогли, поскольку у нас не было лопаты. Возвращаясь из этой экспедиции, мы встретили нашу хозяйку. Отец представился, и она была явно очарована его галантными манерами. Грамматические ошибки и акцент ее нимало не смутили. В отличие от Чернушек, прекрасно говоривших на нескольких языках, отец утверждал, что он предпочитает не учить другие языки, чтобы сохранить живым русский язык, на котором писал стихи. Но, несмотря на свой причудливый французский, отец нисколько не был похож на бедного эмигранта. Он был элегантно одет, физически развит, лицо у него было тонкое и четко очерченное. Он выглядел привлекательно и вместе с тем очень достойно. Если верить восторженному Андрею, “у него была очень гордая поступь”.

Мадемуазель Шарль была совершенно счастлива, что в нашей семье есть мужчина, очевидно достойный доверия. Кажется, в деревне не одобряли, что она сдала дом своего кузена “иностранным дамам”. На острове боялись шпионов. Двух испанских дам, беженок, поселившихся в Шере, недавно обвинили в том, что они шлют немцам сообщения при помощи азбуки Морзе. К счастью, местные жандармы расследовали инцидент и выяснили, что они всего лишь разучивали какой-то танец в сарае позади своего домика. Иностранцы – странные люди. Как шокирована была бы мадемуазель Шарль, если бы узнала, что этот достойный белый русский только что искал в ее роще клад, зарытый пиратами!

Вначале война представлялась нам чем-то вроде бескрайнего, но спокойного моря. Как будто штиль застиг нас посреди коварного океана, который может поглотить в любую минуту. Единственное, что могли сделать молодые Чернушки, – это сплотиться и постараться организовать для семьи нормальную жизнь. Присутствие моего отца их очень ободрило. Он решил, что нам нужны собственные велосипеды. Андрей поддержал эту идею: чтобы не упасть в грязь лицом перед обществом, на Олероне необходимо было иметь хоть какой-то велосипед, каким бы ржавым и скрипучим он ни был. Перед отъездом отец обещал Андрею прислать наши старые велосипеды, как только вернется в Плесси. Увы! О том, чтобы получить новенький блестящий велосипед на дутых шинах, как у сестер Буррад, даже речи не шло. Отец также обещал прислать трехколесный велосипед для малышей – бабушке его отдала ее новая приятельница, молодая итальянка, сыну которой этот велосипед был уже мал. Бабушка часто писала о ней в письмах, ее звали Клара Риттони.

Весной на нас вдруг обрушились чудовищные новости о немецком наступлении, и с каждым днем их поток только нарастал. “Странная война” превратилась в блицкриг. Нам, на Олероне, было трудно понять, что случилось. Мы не знали, что на самом деле никто этого не понимал, и менее всех – французское верховное командование. На страницах газет пустых мест становилось все больше – по мере отступления французских войск предписанные цензурой пробелы только увеличивались. Газетам верили меньше, чем новостям, услышанным по радио. Зная, что радио у нас нет, мадемуазель Шарль несколько раз звала нас к себе послушать приемник, который стоял у нее на самом почетном месте – на резном столике в мрачной гостиной. Этот волшебный предмет, дарующий связь с внешним миром, даже у самых зажиточных островитян появился всего несколько лет назад.

Францию охватила паника, но в Сен-Дени было спокойно. В Аквитании не было войны с XVII века. Никто на острове и поверить не мог, что немцы доберутся до Олерона, серьезной проблемой могли стать только беженцы. Залитый весенним солнцем Сен-Дени снова был похож на сонный курортный городок, и мне это нравилось. Сувенирные лавки в конце Портовой улицы, не работавшие зимой, открылись вновь, там можно было купить маленькие парусники, а на вертящихся подставках стояли цветные почтовые открытки с пляжными видами. Я, конечно, не удержалась и послала бабушке и отцу открытку “На память о Сен-Дени-ле-Бен” с ярко-голубым морем на картинке.

Ужасные поражения, носящие имя былых французских побед – Марна, Амьен, Верден, – вот чем была отмечена эта весна. Со своего наблюдательного поста на юкке я увидела нашего соседа из дома напротив, полковника Мерля, коренного олеронца, – он переходил улицу, утирая слезы. Это было в тот день, когда объявили об эвакуации Дюнкерка. У полковника было суровое лицо старого вояки и решительная походка, вполне соответствовавшие его фамилии [25] От фр. merle – “дрозд”. , видеть его плачущим было страшно. Спрятавшись в своем укрытии, я тоже разрыдалась. Для нас начиналась не пора летних развлечений и удовольствий, а новая жизнь, полная опасности и неизвестности.