Ольга Андреева-Карлайл - Остров на всю жизнь. Воспоминания детства. Олерон во время нацистской оккупации [litres]

До этого я никогда не видела фиговых деревьев – климат Парижа для них слишком суров. Гладкий серый ствол и шероховатые зубчатые листья приводили меня в восторг. Смятые фиговые листья пахли дорогими духами. Я хорошо помню, как, сидя летним вечером на высокой ветке, я знакомилась с тем, каким разным может быть вкус свежих фиг (до этого мне доводилось пробовать только сушеные плоды, продававшиеся в пакетиках). В зависимости от спелости вкус мог быть слегка терпким, если фиги еще не созрели, кремово-сладким или, если они уже начинали бродить, даже кисловатым, как молодое вино.

В моих воспоминаниях вкус свежих фиг смешан с отчетливым чувством тревоги. Я и сейчас слышу голос Эдуара Даладье, премьер-министра Франции, объявлявшего о начале “Странной войны”, во время которой французская и немецкая армии, не двигаясь с места, стояли друг против друга по обе стороны границы.

Где-то подо мной во всю мочь орало радио месье Глодона. Я была растеряна. Не знаю уж, было ли это связано просто с дурными предчувствиями или конкретно с речью Даладье, которая звучала фальшиво. Но в тот день я впервые почувствовала, что Франция может проиграть войну.

Потом бабушка приказала мне слезть с дерева. Нам все время говорили, что мы должны хорошо себя вести, иначе французы подумают, что русские – дикари .

Глодоны постоянно подглядывали за нами, и довольно скоро это стало совершенно невыносимо. Бабушка пустилась на поиски нового дома. Я упросила взять меня с собой, когда она собралась опять пойти к мэтру Лютену поговорить насчет большого дома. Он располагался недалеко от порта Сен-Дени, и бабушка обратила внимание, что на нем висит надпись “Сдается”. В деревне его прозвали “дом Ардебер” – по имени владельца.

Уже кончался сентябрь, но в тот послеполуденный час на острове по-прежнему царило лето. Мы впервые со времени переезда шли пешком от Сен-Дени до Шере – шесть километров по автомобильному шоссе, асфальтированному и обсаженному старыми вязами. Все остальные дороги в окрестностях Сен-Дени были грунтовыми и извивались, разрезая местность, как искрящиеся известняковые ленты. В те времена Олерон был серебристым.

Дорога, по которой мы шли, была прямой и потому казалась очень длинной. К счастью, сбор винограда был в самом разгаре, и по краям виноградников стояли тяжелые телеги, груженные бочками и запряженные лошадьми. Множество мужчин и женщин, пользуясь только простыми ножами, с невероятной быстротой срезали гроздья винограда – каждый шел по своему ряду.

Мы остановились полюбоваться их трудной работой, отточенными движениями и женскими старомодными белыми чепцами под названием “кишенотт” – они напоминали еще о временах Алиеноры Аквитанской [14], когда остров находился во власти англичан. Тогда этот чепец назывался kisnott [15] От англ. kiss not – “не целуй”. . Это была защита не только от нежеланных поцелуев, но и от солнца и мух, тучами летавших вокруг работников и их лошадей.

Воздух был наполнен кислым запахом забродившего винограда, так что прохожие не соблазнялись роскошными спелыми гроздьями. В доме Лютенов нас приняла мадам Дюваль. Нотариус и его жена были на похоронах. Мадам Дюваль проводила нас в большую столовую и предложила по чашке чаю и печенье. Дом нотариуса меня заворожил. Натертая воском резная мебель эпохи Ренессанса в столовой показалась мне невероятно роскошной. А еще мне очень льстило, что я, как взрослая, пью чай с дамами, и они позволяют мне участвовать в их беседе – они разговаривали об Алиеноре Аквитанской. К счастью, чтобы идти к Лютенам, я надела свое самое лучшее летнее платье (как и все, что я носила, оно было сшито моей матерью) из светло-голубого льна, скроенное как халат. Его украшала моя самая ценная вещь – брошка с бирюзой, старинное русское украшение, которое мне подарила моя крестная мать Серафима Павловна Ремизова. Мне нравилось поглаживать эту брошь – она помогала мне верить, что мы когда-нибудь все-таки вернемся в Плесси-Робинзон и вокруг нас опять будут наши друзья.

Несмотря на голубое платье и брошку, в те времена я не была особенно красива – тощенькая темноволосая девочка. Я очень гордилась тем, что похожа на отца – от него мне достались живость, густые каштановые волосы и смуглая кожа. К счастью, меня особенно не занимало, как я выгляжу, больше всего мне просто хотелось казаться взрослой.

После чая мадам Дюваль провела нас вглубь дома, в библиотеку. Она не была похожа ни на одну из известных мне библиотек: ни на папину, состоявшую из тоненьких поэтических сборников, ни на ту, что была в доме моих крестных родителей Ремизовых – ящики, из которых вываливались словари в коленкоровых переплетах и толстые пожелтевшие философские журналы. Я была буквально околдована – все стены комнаты были заставлены шкафами, в которых поблескивали толстые тома в кожаных переплетах. Мадам Дюваль спросила, не хочу ли я взять что-нибудь почитать. Посоветовавшись с бабушкой, она дала мне “Дом Клодин” Колетт [16] Сидони-Габриэль Колетт (1873–1954) – французская писательница и актриса, лауреат Нобелевской премии по литературе. “Дом Клодины” – автобиографический роман, посвященный ее детству и юности. в темно-синей обложке и обещала, что даст еще что-нибудь, когда я приду в Шере в следующий раз. Я все бы отдала, чтобы остаться в библиотеке до конца дня, но тут нас позвали в столовую – Лютены вернулись с похорон.