Виктор Смирнов - Колокол и держава

– Откуда ты взялся? – наконец произнесла она пресекшимся от волнения голосом.

– Прямиком из Рима, – улыбнулся Дмитрий.

Они шли по Ильиной улице, и прохожие с любопытством разглядывали странную пару – мужчину иноземной наружности и женщину в онучах и застиранном сарафане, поблескивающем рыбьей чешуей. Чувствуя на себе эти взгляды, Умила испытывала острое чувство неловкости. Сколько дней и ночей она мечтала об этой встрече, и вот теперь Дмитрий увидел не ее, а постаревшую, насквозь пропахшую рыбой торговку.

Поднявшись на крыльцо, они вошли в дом. Дмитрий подался было к ней, но Умила, отстранив его, ушла за занавеску в бабий кут, чтобы умыться и хоть немного привести себя в порядок. Когда вернулась, Дмитрий сидел в углу под иконами и молча смотрел на нее. Потом глухо сказал:

– Я уже знаю про Герасима. Расскажи, как все было.

…Когда Умила умолкла, Дмитрий долго потрясенно молчал.

– Где схоронили? – наконец смог вымолвить он.

– На кладбище не разрешили, так я его в саду закопала.

– А как наш сын?

– Растет, мне помогает. Только знаешь… – Умила замялась, подыскивая слова. – Он ведь Герасима отцом считает, да и мужу я перед казнью поклялась, что Мишка – его сын. Так что пусть все остается как есть…

Снова повисло тягостное молчание.

– Ты мне не рада? – волнуясь, спросил Дмитрий.

– Отчего же, рада, – пожала плечами Умила. – Только припоздали мы, Митенька. У тебя теперь своя жизнь, у меня своя.

Дмитрий встал, пряча разочарование и обиду. Предложил, глядя куда-то вбок:

– Сходим на могилу?

Сад по колено зарос молодой травой. Тоненькая рябина в изголовье могилы уже покрылась источавшими горьковато-миндальный запах розоватыми соцветиями, над которыми жужжали пчелы, торопившиеся ухватить последний взяток.

– Надо бы траву скосить, да все руки не доходят, – вздохнула Умила.

– Давай я скошу! – оживился Дмитрий.

– А ты не разучился в своих заграницах? – скупо улыбнулась она.

Охаживая бруском уже тронутую ржавчиной косу, Дмитрий кинул взгляд на притаившуюся в углу сада старую баню.

– Знаешь, о чем я мечтал в Риме? – признался он. – О нашей бане.

– Аль у них там бань нет? – удивилась она.

– Бани есть, термы называются. Только там ни пара настоящего, ни веников березовых.

– Ну так я истоплю! Попаришься с дороги, да и я помоюсь, а то рыбой пропахла насквозь.

Пока Умила хлопотала в бане, Дмитрий осторожно обкашивал яблони и груши, с наслаждением вдыхая запах свежей травы. Он не держал в руках косу уже много лет, и поначалу она не слушалась, но потом руки вспомнили, и трава стала ложиться ровными валками.

Прибежал с улицы Мишка. Он не сразу узнал Дмитрия, а когда узнал, то прилип к нему накрепко. Втроем они вернулись в дом, и Дмитрий стал выкладывать на стол подарки. Мишке достались детские шахматы, Умиле – ожерелье и браслеты муранского стекла. Герасиму Дмитрий привез изящную серебряную чернильницу с двумя отверстиями: одно – для киновари, другое – для обычных чернил. Чернильница тоже досталась Мишке.

Накрывая на стол, Умила стыдилась его скудости, но Дмитрий с удовольствием ел все подряд, говорил, что истосковался по обыкновенному ржаному хлебу. После ужина стал рассказывать об Италии, о ее великих городах – Риме и Флоренции, Венеции и Неаполе, о великолепных соборах и палаццо, о знаменитых палео – городских скачках, когда кавалькада всадников в ярких одеждах бешеным галопам мчится на неоседланных лошадях по узким городским улочкам. Мишка слушал, разинув рот, пока мать не отправила его спать на полати.

Переодевшись в оставшиеся от Герасима чистые порты и рубаху, Дмитрий вышел в сад. Из полуоткрытой двери бани еще курился, круто забирая в небо, легкий дымок. Раздевшись в предбаннике, Дмитрий перешагнул высокий порог и очутился в полумраке мыльни. Каменка светилась алым цветом и дышала ровным жаром. На бревенчатом полу лежали мелко нарубленные сосновые ветки, полок был застелен мягким сеном. В чугунном котле, висящем над каменкой, булькал кипяток, в большой кадке поблескивала родниковая вода, в маленькой кадушке доспевали душистые травы. Под потолком висели березовые веники. Во всем чувствовалась умелая рука хозяйки, знавшей толк в настоящей бане.

Дмитрий щедро плеснул отваром трав на сердито огрызнувшуюся каменку. Мыльня окуталась горячим паром, запахло мятой и душицей. Отворилась низенькая дверь, и в темном проеме появилась Умила. Нагота волшебно преобразила и омолодила ее, лицо разгладилось, пышные рыжеватые волосы свободно рассыпались по крутым плечам, гладкое тело отливало перламутром, болотные глаза смотрели ласково и загадочно. Эта была снова та Умила, которая все эти годы снилась Дмитрию по ночам, и, стыдливо прикрывая веником восставшую плоть, он глядел на нее так, будто увидел впервые.