Семен Гейченко - У Лукоморья [5-е изд.]

— Милый друг мой, братец Лёвинька! Все вы давно за мной наблюдаете. Справки собираете... Я ведь всё знаю. Встревожились?! Извините, дорогие. Да, у меня всё не так, как вы хотите. Всё не так... Ах, как мне тошно от всех ваших родственных поучений, от всех этих «веди себя как следует, веди себя как следует...». Он должен вести себя как следует! Надоело! Ecoutez bien. Savez-vous pourquoi je voulais vous gronder? Non? Миль пардон! [7] Слушайте хорошенько. Знаете ли вы, почему я хотел с вами поругаться? Нет? Тысяча извинений! (франц.)

Так вот, слушай меня хорошенько, мой дорогой братец! Я прошу тебя запомнить раз и навсегда. Преображенье мое свершилось, и я воскрес душой. Между мною и всеми вами теперь легла великая пропасть. Вы — и те, и те, и те — на том, а я на другом берегу. Вы на этом, а я на другом свете. Поймите это хорошенько...

Брат Лев.Остановись, что ты говоришь! Как я боюсь за тебя!

Пушкин.Не бойся, хуже не будет. Не может быть! И не суди, пожалуйста, мои поступки вашим столичным аршином. Я порвал со всеми моими идолами. Мне теперь стыдно за себя. Святое провиденье открыло предо мной путь к свету. Теперь я знаю — что я, где я, зачем я, для чего я!..

За окном громко запела иволга. Пушкин повернулся от зеркала к окну и увидел скворца, который сидел на ветке сирени, не решаясь приблизиться к скворечне. Птенцы ревели истошно.

— Ну иди, иди скорей, дурья голова,— крикнул ему Пушкин и захлопнул окно. И вновь стал выговаривать брату: — Ну что, милый, хочешь мои новые стихи послушать? Слушай же и не перебивай:

Брат Лев.Что это?

Пушкин.Нравится? Это про нее... Про мою Лейлу...

Брат Лев.Прекрасно! Мило!

Пушкин.Мило?! Это — душа моя; недоступное для всех, всех, всех, и для тебя в том числе, хранилище моих помыслов, куда ни коварный глаз неприязни, ни предупредительный родственный взор не могут проникнуть. Там на страже меч архистратига, моего михайловского заступника...

Брат Лев.Нет, все же кто она?..

Пушкин.Ах, ты вот о чем? Не знаешь будто?! Пожалуйста. Она — та, кого я сегодня люблю. Люблю искренне и нежно... Та, которая вас всех так напугала, и вы решили меня навестить, чтобы предупредить, как вы говорите, страшные последствия... Ха! Ну что вы все толкуете, как мой святогорский игумен: «Подумай о будущем, сын мой, подумай о будущем!» Да я не хочу думать об этом будущем. Будущее мое не в этом... А впрочем, будущее... вероятно, оно будет невеселым. Но, как любит говорить дорогой Василий Андреич, мой старший друг и наставник на путях истины, «когда любят искренне — не думают»...

Тут Пушкин нахмурился и стал кричать:

— Это всё ты, болван! Бегаешь по гостиным, тявкаешь, как левретка: «А вы слышали, наш-то Александр Сергеич чудит... Променял музу свою на какую-то деревенскую девку, не то птичницу, не то телятницу, и занимается уже не поэзией, а прозой!» И друзья тоже хороши, и этот,— Пушкин покосился на портрет,— благостный тихоня... Ах, бог ты мой, ну я знаю, мы с ней не ровня... Но я люблю ее. Люблю! Почему вы думаете, что всё должно обернуться подлостью? А деды наши, а дядья наши — Василий Львович, Веньямин Петрович, а Куракины, Шереметевы? Они тоже любили своих дворовых, прижили с ними детей, дали им свое звание, фамилию. Они любили их...

Брат Лев (перебивая Пушкина). То они, а то ты.

Пушкин вскочил с кресла и ринулся на брата:

— Ну так пусть это дело будет только моим, моей совести, и ничьей больше. Моя любовь! Мое божье испытание. Я сам себе бог, судья, царь!..

Тут Пушкин совсем разъярился, побледнел, стал неузнаваем. Стал крепко браниться по-русски, по-французски, всяко... Схватил трубку и, как копье, бросил ее в своего собеседника. Закрыл глаза. Застыл. Рванулся к столу, схватил перо. Полоснул им о свою белую рубашку, словно ножом по сердцу. Сдвинул со стола вороха бумаги и стал быстро перебирать листы. Бумаги разлетелись по комнате... Разорвал лист, который был посвободнее, склонился к бумаге, навалился на стол всем телом и быстро вывел: «Нетерпение сердца. Судьба». Запнулся и медленно приписал еще одно слово: «Цыганка». Рухнул в кресло. Откинул голову и долго сидел, ничего не видя. Еще там, на юге, где всё было не так, как здесь, он был другим, он сам нагадал себе такую жизнь, какую ведет сейчас в деревне и должен будет вести дальше. Россия. Поля. Рощи. Деревня. Любовь. Она...