Ксения Кривошеина - Оттаявшее время, или Искушение свободой

Все это весёлое творчество катилось себе перекати-полем до определённого дня конца пятидесятых, когда в Ленинграде появился англичанин, которого звали Эрик Эсторик.

Здесь мне придётся вернуться к моей «Рулетке» и напомнить о событиях тех лет.

Эсторик был коллекционер живописи и владелец небольшой галереи в Лондоне, которая существовала вплоть до конца девяностых, хотя сам Эрик скончался намного раньше. Не знаю, что привело его в те годы в СССР, но помню, что приезжал он несколько раз, а однажды даже захватил с собой знаменитого архитектора Фрэнка Ллойда Райта. Я запомнила его высоким, очень худым, с болезненным цветом лица, так контрастирующего с огромным, пышущим здоровьем, толстым Эриком.

Эрик всегда приходил с кучей разных милых подарочков-сувениров, но, помнится, не только мою маму, но и жён художников удивило, что он дарит им женское нижнее бельё. Конечно, всё это обсуждалось шепотом и примерялось с восторгом, особенно если вспомнить, какие трусы и бюстгальтеры мы тогда носили. Секрет странных (но долгожданных) подарков вскоре открылся. Оказалось, что жена Эсторика была владелицей фабрики и большого трикотажного магазина в Лондоне.

В те годы весть о новоиспеченном авангарде докатилась до Европы, и Эсторик стал одной из первых заморских ласточек, прилетевших в СССР. Недавно Оскар Рабин сказал мне, что Эрик побывал сорок раз в стране Советов, и не только в Москве и Ленинграде, а и на Украине и в Белоруссии. Позже были Костаки, французский коллекционер Кордье и дипломаты разных мастей, покупавшие русские картины.

Несмотря на зверское отношение власти к своим «неформалам» (которые угнездились в Союзах художников) и не своих «отщепенцев-тунеядцев», капля камень источила и просто так делать вид, что этого явления не существует, становилось всё труднее.

Эсторик в первый же приезд обратился в иностранный отдел Союза художников, и он, как полагалось, дал ему список с адресами вполне официальных и апробированных мастеров. Но разные люди подсказали ему имена тех, кто работал «за шкаф» и чьи картины не выставлялись в ЛОСХе. Среди этих художников были Павел Кондратьев, Вера Матюх, Герта Неменова, мой отец, и, наверняка, многие другие, о которых никто не догадывался. Привёл к нам Эсторика Анатолий Львович Каплан, в работы которого английский гость, можно сказать, влюбился. За несколько приездов в Ленинград коллекционер почти целиком вывез серию его литографий к Шолом-Алейхему, и, благодаря этой удаче, Каплан приобрёл не только известность, но и средства к существованию, а главное, это дало возможность лечить его больную дочь Любочку.

Герта Неменова или, как её называл мой отец, «Герда», при нашей последней встрече-расставании в 1979 году подарила мне малюсенькую круглую японскую коробочку, на её поверхности изображена рыбка. При этом она мне сказала «Ксю, мы, наверное, не увидимся больше, а эта рыбка приехала когда-то со мной из Парижа, и я бы хотела, чтобы она туда вернулась».

Герту Михайловну я помнила с детства, она встречала с нами многочисленные Новые годы, приходила на дни рождения, мы с ней работали в экспериментальной литографской мастерской, я часто забегала к ней на пятый этаж в её огромную комнату с эркером, которая служила ей мастерской в коммунальной квартире.

Она непрерывно курила «беломор» и часто просила принести ей таблетки «кодеина», говорила что мучает кашель. Это, видимо, было не совсем так, но все мы знали её слабости и выворачивались, как могли, в поисках этих волшебных таблеток.

Для меня она всегда была олицетворением парижанки, а с возрастом стала походить на Эдит Пиаф, даже в своих увлечениях молодыми талантливыми мужчинами. Запах «шанели» пробивался сквозь папиросный чад, особый жест прокуренных пальцев поправляет чёлку, очки не носила, прищуривалась, любила изящно одеться и носила шляпки. При этом во всем её облике было что-то от раненной птички. Совсем недавно я узнала, что она дружила с Алёшей Хвостенко (Хвост) и с Родионом Гудзенко. Конечно, все знали о её шести месяцах в тысяча девятьсот двадцать девятом, которые она провела в Париже ученицей Фернана Леже, встречалась с Гончаровой, Ларионовым и Пикассо. Этот Париж она донашивала всю жизнь, те мгновения были для неё глотками свежего воздуха, хотя, будучи дочерью очень известного и любимого властью врача-рентгенолога М.И.Н., она никогда не подвергалась ущемлениям личной свободы. Но почему-то мне всегда казалось, что она чего-то недоговаривала, чего-то опасалась и очень редко показывала свою живопись, которую хранила за огромным шкафом красного дерева.