Вера Морозова - Привлеченная к дознанию...

Люди в ватных полупальто, в шинелях, низко надвинув буденовки и треухи, торопливо проходили в вагоны. Вот уже пронесли последние венки, вот уже почти опустел перрон, в окнах вагонов, слабо освещенных фонарями, перестали мелькать тени, а Землячка все стояла и стояла на перроне, не замечая ни морозной мглы, ни вокзальных часов. И только когда ее окликнули, она медленно, будто с трудом, пошла к головному вагону, к паровозу.

Паровоз тяжело вздыхал, плакал тонкими струйками пара.

Землячка взялась за ледяные поручни паровоза, по железным ступенькам поднялась наверх. В ярком зареве увидела бронзовое, словно литое, лицо Кости. Короткими сильными толчками швырял он в топку глянцевитые куски антрацита. Огонь ревел и бушевал в топке, косматые языки жадно накидывались на уголь.

Костя на минуту распрямился, молча кивнул Розалии Самойловне, как кивают людям, прихода которых ждали.

Паровоз этот имел особую историю: совсем недавно он был полумертвой ржавой развалиной, но рабочие воскресили паровоз в дни ленинских субботников.

Мощный локомотив, его огненная глотка, его красные колеса, бегущие по стальным путям вперед и вперед, его сила, его непрестанное движение — все это казалось воплощением революции, натиска и решительности, вечно клокочущего сердца.

Он был очень похож, этот паровоз, на своих стальных собратьев. И все-таки он был особенный: его почетным машинистом путейцы избрали Владимира Ильича Ленина.

А она... она была очень взволнована, когда на этом же собрании стала помощником почетного машиниста.

И вот Розалия Самойловна стоит в кочегарке рядом с Костей и слушает грозный рев огня в топке.

Нынче, студеной январской ночью 1924 года, паровоз этот доставит делегатов съезда Советов, представителей Московского комитета партии в Горки... Землячка пристально смотрела на мятущееся пламя. Огонь со стоном пожирал жирный уголь.

Костя тронул ее за плечо и глуховато сказал:

— Розалия Самойловна, сейчас отправляемся...

Помог спуститься по железной лестнице. Она медленно приблизилась к вагону, чувствуя странную слабость в ногах и спазмы в горле.

Тихо, без привычного гудка отошел поезд. В вагонах никто не разговаривал. Едва светили фонари и стучали, стучали колеса. Сквозь стук их вдруг слышались подавленные рыдания. И опять все смолкало. Только постукивали все торопливее, все торопливее колеса, и тени мерно качались на холодных стенах, на заросших седым инеем окнах.

Землячка сидела в уголке вагона, подняв воротник пальто и прикрыв глаза. Поначалу мысли ее путались, шли сбивчиво. Она думала о жизни и смерти человека, который лежал в эту ночь там, в заснеженных Горках, в доме с колоннами. Думала о том, как много значил этот человек для России, для всего мира и для нее, Розалии Землячки. Думала о том, как жестоки и несправедливы законы природы, которым подчиняется хрупкая человеческая жизнь, и думала о том, как же все они будут жить без этого человека. И, тревожась обо всем этом, она чувствовала резкую, пронизывающую боль, от которой останавливалось сердце и спирало дыхание.

Но постепенно мысли упорядочились, будто подчинившись ритму движения поезда, и тогда и стук колес и скрип вагона неприметно начали разворачивать перед ней картины минувшего...

...1901 год. После шумной портовой Одессы маленький Цюрих казался сонным, почти безлюдным. Она стояла на мосту и дивилась прозрачности Лиммата. В глубине реки, как тень от ласточек, промелькнула стайка форелей. Солнце золотило песок и гальку. Оттуда, с моста, открывался живописный вид на Цюрихское озеро и горы, покрытые альпийской зеленью. Вдали виднелся парусник и чайки, кружившие снежной метелью. Над озером плыли розоватые облака. Выдался теплый ясный день, хотя уже был конец сентября. И день этот мало чем напоминал русскую осень с ее дождями, ветрами и пестрым листопадом.

На высокой башне готического собора пробило четыре. Надо было торопиться. Оправив шляпу со страусовыми перьями, она пошла по правому берегу в «большой город». Да, вот там, у городской ратуши, увидела велосипедиста. Он выехал как-то очень неожиданно из боковой улочки, и Землячка в замешательстве остановилась посреди булыжной мостовой. Велосипедист ловко соскочил, на отличном французском языке извинился.

Он был среднего роста, коренаст, с немного скуластым лицом и живыми умными глазами. Очевидно поняв, что перед ним приезжая, незнакомая с Цюрихом, велосипедист приветливо улыбнулся и спросил, не может ли быть чем-либо полезен.