Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

— Так точно, ваше величество!

— Мы вовсе неспроста столь раздвинули границы империи… — царь подошел к карте империи, жестом подозвав собеседника. — Мы должны разить врагов вдали от родных земель.

— Клянусь: либо сложу голову в горах Кавказа во славу вашего величества, либо исполню со всей решительностью вашу высочайшую волю и возложенную на меня миссию!

— Могу тебя заверить: по исполнении моего повеления, когда «татарский Пугачев» со своей амазонкой в железной клети будет доставлен сюда, в Петербург, собственноручно прикреплю к твоему мундиру высочайшую награду!

Вот такой донесли до нас эту сцену предания. И еще говорится в этих преданиях о том, что как ни боролась самодержавная власть против распространения песен о Га чаге Наби, как ни грозили сочинителям и исполнителям вырвать им язык, голову снести, не так-то просто было задушить голос народа. Эти песни кипели и бурлили, как зангезурские родники, разливались ручьями, гремели водопадами, оглашая округу, доносились до Гёрура, проникая даже в каземат, вдохновляя и окрыляя сердца соратников Наби и Хаджар, повергая в смятение их врагов, порождая смуту в рядах войск. Эти песни, исполнявшиеся под звуки саза, бесили императорское «око»- Николая Николаевича. Но что делать, если даже император сам не волен был искоренить, уничтожить эти песни, заставить народ замолчать! Как же быть? Разве можно зашить в дело, упрятать в папку могучее громовое эхо, порожденное народным ропотом и гневом?

Хаджар с бьющимся сердцем внимала песне, доносившейся из-за стен каземата.

Как ни бесили тюремное начальство эти слова, слагавшиеся как бы от имени Хаджар, для нее самой они были животворными, и, слушая их, она чувствовала, как прибывают силы.

А следом неслись слова, вложенные народом в уста Наби. Бывало, внимая им, он поглядывал на своего верного Бозата, навострившего уши. И снова песня устремлялась к Гёрусу, проникала во мрак застенка.

Да, никаким властям, никакой силе не дано было удержать эту песню, вырвать ей язык, зажать рот поющим! И вот что было самой большой опасностью: эти гошма, эти крылатые мелодии призывали народ к восстанию, к борьбе! Крепла песня борьбы, ширилась и росла, и горы отзывались ей. И творил ее народ, и множество ашыгов брали саз и вели сказ. Что за наваждение? И небо, и земля вторят песне! И где первоисток, где ключ этой песни, где он затаился? Что предпринять? Как поразить крамолу огнем и мечом?! И не эта ли крамола всполошила власть — от Петербурга до Зангезура — как говорится, загнала ей блоху за шиворот, головешку — в постель!..

Особый предмет повсеместной тревоги властей составляли отзвуки движения Наби — Хаджар, громом прокатившиеся в кавказских горах, донесшиеся и до многих российских краев, по сути, это был глас народный, клич народный, вольные волны народного моря, потрясенного повстанческим движением. Будь иначе, каким образом горстка отважных борцов могла противостоять отборным частям регулярной армии, конному ополчению беков и ханов, со всех сторон теснивших и преследовавших смельчаков?! Как мог отряд Наби — Хаджар с боями прорубаться сквозь засады и заслоны! И как могла молва о поимке и заточении Хаджар, переходя из уст в уста, превратиться в легенду?

И как бы ни усердствовал капитан, получивший инструкции от самого царя, тайно доносивший батюшке-государю о крамольных песнях, как бы ни успокаивал агент императора кичливыми заверениями, — тщетно! Нельзя было заковать эти горы в цепи, заткнуть рот народу и заставить его вечно жить в оковах.

И уж никакими оскорблениями, презрительными прозвищами вроде «кара пишик» нельзя было удушить крамолу.