Маргарет Этвуд - Пенелопиада [litres]

Одиссей только усмехнулся. Он уже предвкушал восторженную сцену узнавания, особенно тот момент, когда я воскликну: «Так это и вправду ты! Какой потрясающий маскарад!» — и упаду в его объятия. Затем он отлучился принять ванну — давно пора было! А когда вернулся, переодетый в чистое и пахнущий куда лучше, чем перед уходом, я не удержалась и решила подшутить над ним еще раз, напоследок. Я велела Эвриклее вынести ложе из спальни Одиссея и постелить пришельцу в других покоях.

Вы, должно быть, помните, что столб этого ложа был вырезан из ствола дерева, так и не выкорчеванного из земли. Никто об этом не знал, кроме меня, самого Одиссея и моей давным-давно умершей служанки Акториды.

Решив, что кто-то посмел срубить столь милый его сердцу столб, Одиссей пришел в ярость. Только тогда я наконец поддалась и разыграла долгожданную сцену узнавания. Я пролила положенную меру слез, заключила его в объятия и объявила, что он прошел испытание столбом: теперь у меня не осталось ни тени сомнения.

И вот мы улеглись на то самое ложе, где провели столько блаженных часов в первое время после свадьбы, когда Елене еще не стукнуло в голову сбежать с Парисом, разжечь пожар войны и навлечь на мой дом беду и разорение. Было уже темно, и меня это порадовало: в полумраке не так бросалось в глаза, что оба мы постарели.

— Мы уже не первой молодости, — заметила я.

— Мы такие, какие мы есть, — сказал Одиссей.

Чуть позже, насладившись друг другом, мы вспомнили свой давний обычай — рассказывать истории на сон грядущий. Одиссей поведал мне о своих странствиях и злоключениях — благородные версии, с чудовищами и богинями, а не те, непотребные, со шлюхами и хозяевами таверн. Он вспомнил всевозможные хитрости, к которым ему приходилось прибегать; вспомнил вымышленные имена, которыми назывался в пути (больше всего мне понравилось, как он представился циклопу именем «Никто», хотя потом испортил все дело, не удержавшись от похвальбы), и всяческие байки, которые плел о себе, чтобы остаться неузнанным. Я, в свою очередь, рассказала о женихах, о своей затее с саваном для Лаэрта и о том, как я водила женихов за нос, исподтишка поощряя то одного, то другого и стравливая их между собой.

Тогда он сказал, как он по мне соскучился, как тосковал по мне даже в объятиях белоруких богинь; а я сказала, сколько слез я пролила за двадцать лет разлуки и как непреклонно хранила ему верность, даже не помышляя разделить с другим мужчиной это просторное ложе с его чудесным столбом.

Так мы и встретились снова — как пара отъявленных вралей, даже не скрывающих друг от друга свой опыт в искусстве лжи. Непонятно, как нам при этом удалось друг другу поверить.

Но мы поверили.

Ну, по крайней мере, заверили в этом друг друга.

Не успев вернуться, Одиссей снова нас покинул. Он сказал, что, как ни тяжело ему вновь расставаться с родным очагом, но судьба толкает его в дорогу. Дух прорицателя Тиресия открыл ему, что во искупление грехов он должен будет отправиться в путь с веслом на плече и зайти так далеко от моря, чтобы местные жители приняли его весло за лопату. Только этим он сможет очиститься от пролитой крови женихов, оградить себя от их мстительных духов и не менее мстительных родичей, а заодно умилостивить бога морей Посейдона, который все еще не простил Одиссея за ослепление его сына-циклопа.

Это прозвучало очень правдоподобно. Как и все его истории.

Расшифровка видеозаписи, выполненной служанками.

А д в о к а т: Ваша честь, позвольте мне заявить о полной невиновности моего подзащитного — легендарного Одиссея, героя безупречной репутации, который предстал сегодня перед вами по обвинению в массовом убийстве. Имел ли он право перебить стрелами и копьями (не станем сейчас подробно задерживаться на способах и орудиях умерщвления) сто двадцать — плюс-минус дюжину — юношей благородного происхождения, которые, подчеркну особо, расточали его съестные припасы, докучали его жене и замышляли убить его сына и занять его трон? Мой уважаемый коллега утверждает, что ни одно из последних соображений не может послужить к оправданию Одиссея, поскольку молодые люди отнюдь не заслуживали смерти только за то, что позволили себе некоторые вольности.

Кроме того, прозвучало утверждение, что самому Одиссею либо его наследнику и правопреемнику была предложена материальная компенсация за расхищенные съестные припасы, каковое предложение следовало принять и уладить спор мирным путем. Однако эту компенсацию предложили те самые молодые люди, которые до тех пор, невзирая на все увещевания, так и не пожелали умерить свои ненасытные аппетиты, не говоря уже о том, чтобы встать на защиту чести Одиссея и его семьи. В его отсутствие они, напротив, попирали его честь и притесняли его домочадцев. Так возможно ли было положиться на их честное слово? Мог и человек здравомыслящий рассчитывать, что они отдадут хоть одного быка из всех обещанных стад?