Маргарет Этвуд - Пенелопиада [litres]

Телемах избежал засады — скорее по чистому везению, чем из предусмотрительности, — и действительно вернулся домой в добром здравии. Я встретила его со слезами радости, и все служанки тоже расплакались. Стыдно сознаться, но это не помешало мне тут же накинуться на моего единственного сына с упреками.

— У тебя мозгов — как у тритона! — бушевала я. — Как ты посмел просто взять корабль и сбежать, даже не спросив разрешения? Ты еще сущий ребенок! Ты ни разу в жизни не командовал кораблем! Тебя сто раз могли убить! И как бы я после этого смотрела в глаза твоему отцу, когда он вернется? Он сказал бы, что я во всем виновата, я недоглядела! — И так далее, в том же духе.

Я просчиталась: не стоило этого говорить. Телемах закусил удила. Он давно уже не ребенок, заявил он, а настоящий мужчина: ведь он вернулся целым и невредимым, а значит, все сделал правильно. Он не обязан мне подчиняться, добавил он, и не нуждается ни в чьем разрешении на то, чтобы взять корабль — часть его законного наследства, между прочим. Вот только где оно, его наследство? Я не смогла его защитить. Это из-за меня женихи истребляют его добро! Никто, кроме него, и пальцем не шевельнул — только он один отважился пуститься на розыски отца. Отец бы гордился им по праву: он, Телемах, показал, на что он способен! Наконец-то он выбрался из-под женской пяты, а это кое-чего да стоит, ведь все женщины повинуются только чувствам, а ни рассудка, ни здравого смысла в них отродясь не было.

Говоря о женщинах, он имел в виду меня. Да как он посмел назвать свою мать просто «женщиной»?!

Что мне оставалось, как не удариться в слезы?

Разумеется, я выдала ему все положенные «и-это-вся-твоя-благодарность», «ты-себе-не-представляешь-через-что-я-прошла-ради-тебя», «ни-одной-женщине-не-под-силу-сносить-такие-страдания» и «лучше-бы-я-сразу-наложила-на-себя-руки». Но, по-моему, он слышал это не впервые. Насупившись и скрестив руки на груди, он всем своим видом показывал, как он раздражен и только и ждет, когда я умолкну.

Потом мы помирились. Служанки приготовили для Телемаха отличную ванну. Они оттерли его как следует и переодели в чистое, а потом накрыли на стол для него и двоих друзей, приглашенных с ним отобедать, — их звали Пирей и Феоклимен. Итакиец Пирей ходил в плавание вместе с моим сыном. Я решила побеседовать с ним и потолковать с его родителями: мол, сынок у них совсем от рук отбился. Феоклимен был чужеземцем. На первый взгляд он казался славным юношей, но я взяла на заметку разузнать, что смогу, о его происхождении: мальчишке в возрасте Телемаха ничего не стоит связаться с дурной компанией.

Телемах набросился на еду и вино, как волк, а мне оставалось только сокрушаться, что я так и не научила его хорошим манерам. Не подумайте — я пыталась, еще и как. Но стоило мне сделать ему замечание, как вмешивалась эта старая курица Эвриклея: «Будет тебе, девочка моя, дай маленькому покушать всласть! Подрастет — научится еще всему, куда спешить-то?» — и все в том же роде, до бесконечности.

— Согнешь росток — и дерево кривое вырастет, — возражала я.

— Вот именно! — кудахтала она в ответ. — Мы же не станем гнуть наш маленький росточек, верно? Ой, нетушки-нетушки-нет! Мы же хотим, чтобы он вырос пряменький да высокенький! Чтобы мясцо ему впрок пошло! А тут противная мамочка все ворчит да ворчит, только расстраивает нашего маленького!

Тут служанки начинали хихикать и подкладывать ему добавки, приговаривая, какой он милый малыш.

Одним словом, избаловали его донельзя.

Когда с угощением было покончено, я принялась расспрашивать Телемаха и его гостей о путешествии. Удалось ли узнать что-нибудь об Одиссее? Не напрасно ли мой сын затеял всю эту авантюру? И если хоть что-нибудь прояснилось, не соблаговолит ли он поделиться со мной известиями?

Как видите, я еще не вполне оттаяла. Нелегко это — потерпеть поражение в споре с собственным сыном. Стоит ему стать на голову выше тебя, как у матери не остается ничего, кроме морального авторитета, — а с таким оружием нечего и надеяться на победу.