Сергей Махотин - Марфа окаянная

К Ване подбежал Никита и оттащил его подальше от кровавой схватки. Зрелище было таким жутким, что Ваня отвернулся и уткнулся Никите в грудь, вздрагивая всем телом.

— Двинка, довольно! — приказал Никита.

Овчарка повиновалась не сразу, и когда наконец отпустила руку Фатьянова, тот остался лежать на земле. Волчья пасть по-прежнему сжимала его правое запястье, но сам зверь был уже бездыханным.

Фатьянов зашевелился, встал на колени, с трудом освободил правую руку и поднялся. Левая рука висела плетью, пол-лица было залито кровью, глаза лихорадочно сверкали.

Двинка ощетинилась и грозно зарычала на него. Никита поднял меч. Фатьянов попятился, затем повернулся и, шатаясь, побрёл в глубину леса. Никто не проронил ни слова и не попытался его остановить.

Ваня подбежал к мёртвому Волчику, присел рядом и долго, без слёз, смотрел на бывшего своего питомца, спасшего ему жизнь. На краю поляны оба коня, жавшиеся друг к другу и норовившие сорваться с привязи, наконец успокоились. Никита подошёл к Ване, склонился над Волчиком и снял с его шеи кожаный ошейник. Затем пристегнул к нему мешочек с перстнем Борецкой и надел ошейник на Двинку, дав ей понюхать перстень.

— Двинка, домой! — велел он ей.

Овчарка заскулила, переводя взгляд с Никиты на Ваню.

— Домой! — повторил Никита более ласково. — Понимать должна, что никто, кроме тебя, весточку Марфе Ивановне не доставит. Выручай, милая.

Двинка внимательно слушала, склонив набок голову и завиляв хвостом при знакомом слове «Марфа». Затем быстро, не оглядываясь, побежала и скрылась в лесу.

— Вот и ладно, — вздохнул Никита.

К нему шагнул Тимофей:

— Что делать мыслишь, Никита Захаров? Так, что ль, зовут тебя?

Никита вопросительно поглядел на него:

— С умыслом любопытствуешь али как?

— Тебе, чую, в кажном встречном злой умысел чудится ноне. Оно и понятно.

— Ты к чему ведёшь?

— Помочь хочу. Как уразумел я, ищут боярина молодого. — Он кивнул на Ваню. — Наши, московские ищут. А на Москву айда со мной? Там-то навряд искать станут.

Никита хмуро и недоверчиво слушал москвича. Чем-то он нравился ему, но доверять незнакомому человеку было слишком безрассудно.

— Помочь хочешь? А с чего вдруг желанье такое?

— Грех ты с моей души снял. Я ведь Фатьяныча убить мог. И убил бы, так он поперёк судьбы моей встал. Теперь — камень с души. Да и вижу, что никакие не злодеи вы...

Никита оглянулся на Ваню. Рядом с ним стоял Проха. Он перемолвился с Ваней несколькими словами, отошёл в сторону и принялся ножом, который уронил Фатьяныч, рыть под берёзой ямку для Волчика.

Никита подумал, какой трудный путь предстоит им с Ваней проделать, чтобы добраться до Соловецкого монастыря, где, по предположению Марфы Ивановны, им не должны отказать в убежище. Нужно было пройти через новгородские вотчины, повоёванные москвичами, и кто знает, не ищут ли их уже и там. К тому ж зима на носу, в Обонежье небось уже первый снежок выпал. Вынесет ли Ваня, не привыкший к лишениям, стужу, метель, голод?..

— А не боишься, что ежели нас поймают, то и тебя не пощадят?

— Оно боязно, конечно, — просто ответил Тимофей. — Да сердцу своему верю. Горестей столько выпало мне за короткий срок, что новых Господь не допустит.

Никита задумался. Он вспомнил кровельщика Захара Петрова, также отбывшего на Москву. Спрятаться там есть где.

— Перезимуете, а там куда хошь ступай, — прибавил Тимофей, будто угадав тревожные опасения Никиты.

И тот кивнул, соглашаясь.

Волчика закопали. Фатьянов не объявлялся боле, и о нём старались не думать. После полудня все четверо двинулись в путь. И версты не прошли, как Проха спохватился:

— А грамотка-то твоя, Трифоныч!

Он бросился назад, заставив Тимофея поволноваться в ожидании. Но ничего не случилось, Проха вернулся, неся костяной ларец с узорами, в котором лежала жалованная грамота великого князя Московского, и передал Тимофею. Немного помявшись, он добавил с сожалением:

— Из добра-то в мешке, може, взять чего следовало для нужд наших?.. Жалко, если пропадёт...

— Да что ты, Проха! — покачал тот головой. — Разве чужое добро осчастливит!.. Кажная вещица бедой отзовётся.

Проха сконфуженно умолк, а пройдя ещё версту, незаметно вытащил из-за пазухи серебряный кубок и отбросил его в сторону.

Ваня ехал в седле и клевал носом. Тимофей и Никита мало-помалу разговорились, коротая путь. Каждый из них догадывался, что в Шелонском сражении они могли сойтись друг с другом и рубиться насмерть. Но ни тот ни другой не захотел высказать эту догадку вслух.