Адель Алексеева - Кольцо графини Шереметевой

Вдоль реки Обь и выше, к Обской губе, жили остяки, самоеды, вогулы. Были они простые, доверчивые, но диковатые люди. Поклонялись идолам, а в зверях, птицах, рыбах видели своих братьев. Однако с большим любопытством слушали и рассказы приезжих миссионеров, проповедников христианства, охотно соглашались принимать крещение, не изменяя, однако, своей вере. Воевода рассказывал Ивану Алексеевичу, как епископ Филофей, оставив епархию и облачившись в схиму, поплыл по реке и, остановившись в остяцком селении, где поклонялись идолу в виде гуся, стал проповедовать о Христе. Выслушав епископа, жители согласились креститься, даже сожгли истукана в виде гуся, однако долго потом судачили про то, как гусь вылетал из огня.

Никто из Долгоруких не пришёлся столь по душе воеводе, как Наталья Борисовна и Иван Алексеевич. Большой хлебосол, бахарь и добряк, он и его жена не раз зазывали их к себе в гости, а те испрошали разрешение у начальника караула. Любили воеводу за шутки, байки, прибаутки, которыми тот так и сыпал. Себя он называл «отставным капитаном Преображенского полка» по службе, а по призванию — «таратуем». Встретив отца с сынишкой, вынимал какую-нибудь забавку и напутствовал:

— Ум твой, Михайлушка, в младенчестве яко воск, всяко к нему легче лепится, учись!.. Большой человек делайся, не то будешь как я — северный медведь, — и переваливался с одной ноги на другую.

Так же, то шуткой, то всерьёз, говаривал он о том, о чём другие помалкивали. Например:

— Чуть не тридцать годиков выбивал Пётр I из наших голов старые порядки, учил трудиться, не сидеть на печи — и будто в ум ко всем вошли его сии слова, однако... не стало его, и опять пошло по-старому: кто чинится титулами, должностями, кто ворует, взятки берёт. Китоврас, Китоврас нам нужон!

Иной раз спросят у него: не боится ли, мол, фискалов? Бобровский горделиво отвечал: мол, нету у нас их в Сибири, не слыхать про ихние подвиги. Его вразумляли, но, как говорится, каков характер — таковы и его поступки, и носит человек характер свой, яко улита раковинку.

Князь с женой и сыном жили теперь в доме, построенном Меншиковым. В углу горницы стоял сундук, ключ от которого Иван Алексеевич носил с собой. Однажды, открыв сундук, он вынул что-то завёрнутое в тряпицу и расправил на столе. Наталья Борисовна склонилась рядом.

Это была тёмная, плохо различимая картина в красноватых и коричневых тонах, она рассмотрела несколько фигур. Уж не та ли это порсуна, где изображена помолвка Катерины, о которой сказывала она? — что, мол, ежели бы не первое апреля, роковой день, так была бы она теперь государыней, а картина — истинное доказательство. Что за первое апреля? Что произошло в тот день? Даже князь Иван не открывал ей того...

Вглядевшись, Наталья Борисовна не увидела там женской фигуры, напротив, несколько мужчин, и один из них — Иван Алексеевич. Внутренность церкви, иконы, красноватый отблеск на всём... Князь молвил:

— Порсуну сию делал немец, гравёр... Писал он портрет государя для монеты, допущен был на коронацию, я помог ему, вот и подарил мне...

Наталье Борисовне представились те морозные дни. Новодевичий монастырь, Успенский собор... Служба торжественная и звучная. Грустное пение «Со славою»... Вход в алтарь государя, слова митрополита про величие царского звания, про то, что над ним — только Бог, но Бог помогает лишь царю-праведнику, коему печься о пастве своей — завещанный долг... Государь просит благословения у митрополита, выходит из алтаря, и тут шесть камергеров, впереди Иван Долгорукий держит царскую горностаевую мантию. В центре Успенского собора государь возлагает корону...

— Слыхала я про книгу, в коей про Катеринин сговор с государем писано... А что... навеки ты с Петром Алексеевичем запечатлён... — Она задумчиво посмотрела на князя, на картину, добавила: — Дорога она тебе?

— Самое дорогое, что есть! — пылко воскликнул он.

— Не сослужит ли сие худой службы, ежели прознают?.. И ведомо ли тебе про другую картину, где Катерина с императором?

— Неведомо, — беспечно отвечал Долгорукий, — оплошка сие! — С этими словами он взял гвоздь, приколотил его и повесил картину.

Они ещё вглядывались в полотно, когда в сенях послышались шаги, и в комнате шумно возник Александр, младший Долгорукий.

— Здорово живете! — хмуро приветствовал он супругов. Не далее как вчера братья повздорили, и Александр теперь пришёл мириться. Однако сразу заметил раздосадованное лицо Ивана и то, как Наталья быстро ступила к стенке, закрывая что-то.